Мэри Роуз - Шарлотта Лин

— А ты знаешь, чего это будет стоить тебе? — Сжимая в одной руке разорванный лист с кораблем, отец Бенедикт замахнулся палкой, которую держал в другой руке.

— Да, почтенный отче.

Внутри у Сильвестра все сжалось. Декан побьет Энтони, прижмет голову и плечи к парте, будет со свистом лупить не только по постыдно обнаженному заду, но и по совершенно беззащитному достоинству. Разве порка — не меньшее из того, что заслужил Энтони за предательство их дружбы? За то, что утаил от него, что он по-прежнему мечтает о корабле?

Сильвестр прижал руки к животу. Ему было безразлично, чего заслуживает Энтони, больше всего на свете юноше хотелось защитить друга.

— Это я нарисовал! — крикнул он, сам едва осознавая, на что обрекает себя. — Энтони просто смотрел, потому что я его попросил.

Не глядя на Сильвестра, декан спросил:

— Это правда?

— Нет, почтенный отче, — ответил Энтони. — Это мое. Мастер Сильвестр не мог нарисовать это.

— Почему?

— Потому что так могу только я.

Взгляд декана опустился на разорванный рисунок. Некоторое время он разглядывал его, прищурившись, затем спрятал за пояс.

— Двадцать пять, — произнес он и схватил Энтони за плечо.

— А как насчет этого? — закричал Сильвестр, извлекая из-под парты книгу и протягивая отцу Бенедикту. — Я читаю запрещенную литературу, крамольную, как труды Лютера, и, наверное, это скорее заслуживает порки, чем пара безобидных линий на бумаге.

Не отпуская плеча Энтони, декан взял книгу и принялся рассматривать ее.

— «Похвала глупости», — прочел он название. — Дезидерус Эразм. И что в этом запрещенного? Этот Эразм — друг Томаса Мора, который заседает в королевском совете. А наш король тверд и непоколебим в вере. — Он вернул книгу Сильвестру. — Поверьте, мастер, если бы мне пришлось предположить, будто вы читаете еретические сочинения и являетесь посланником сатаны, я не стал бы марать руки, избивая ваше изнеженное седалище. Я сообщил бы о вас в Винчестерскую епархию, чтобы вас привязали к позорному столбу и сожгли на костре.

Казалось, аудитория затаила дыхание.

— Почтенный отче, — произнес Энтони.

— Что ты еще хочешь сказать?

— Можно мне получить назад свой корабль?

Другие мальчики захихикали.

Декан посмотрел на Энтони, но ничего не сказал.

— Вперед! — велел он. — Ложись на кафедру. — Он отпустил его плечо, но не толкнул. Энтони пошел сам.

— А вы выметайтесь, — сказал отец Бенедикт. — На сегодня урок окончен.

Мальчики в недоумении остались сидеть на своих местах.

— Я сказал, уходите! — прикрикнул на них отец Бенедикт. — Он получит свое наказание, но никому из вас я не позволю над ним потешаться.

Сильвестр понурился и вышел под весеннее солнце. Остальные давно уже опередили его.

Он поднял голову, увидел под козырьком школы Фенеллу и вдруг испытал смешное желание: броситься ей на шею.

— Где Энтони? — встревоженно спросила Фенелла, даже не поздоровавшись.

— Он его бьет! — вырвалось у Сильвестра.

— Кто? Декан?

Сильвестр кивнул.

— Двадцать пять ударов, причем не розгой, а этой ужасной палкой. Энтони рисовал под столом корабль… О, Фенелла, он лгал нам! Он не освободился от этого, он готов на все, как и прежде, лишь бы построить корабль!

И тут он с ужасом увидел показавшуюся из-за спины Фенеллы девушку — то была его сестра Джеральдина. Последний человек, которого ему сейчас хотелось встретить.

— Доброе утро, братец, — произнесла она. — Поскольку все остальные в этом городе мне безразличны, я хотела, чтобы ты первым узнал новость.

— Какую?

— Я уезжаю ко двору. — Джеральдина, ликуя, запрокинула голову, волосы выбились из прически. — Знакомый отца по адмиралтейству нашел мне место — при дворе королевы Екатерины.

— А как он мог освободиться от этого? — спросила Фенелла, продолжая разговор, как будто Джеральдины здесь вообще не было. — Для него это было бы все равно что освободиться от самого себя. Его корабли — это лишь крохотный осколок мира, который он понимает.

Сильвестр вынужден был признать, что она права. Более того, Энтони рожден строить корабли; у него талант, в котором с ним никто не может тягаться. Тот, кто не подпускает его к кораблям, отнимает что-то не у него, нет — он отнимает что-то у мира.

— Но мы не имеем права допустить этого! — воскликнул он. — Отец Бенедикт разобьет ему достоинство, он измочалит его, как тряпку!

Смех Джеральдины прозвучал неестественно, похоже, она была очень напугана.

— А он бесстрашен, господин декан, этого у него не отнять.

— Бесстрашен? — набросился на нее Сильвестр. — Потому что он послал нас на улицу и теперь мучает его там? Энтони доходяга, Джеральдина. А еще калека. Он не может защититься.

Небесно-голубые глаза Джеральдины расширились так, что стали видны белки.

— Кто бьет черта, тот острит себе кол.

— Энтони не доходяга и не калека, — произнесла Фенелла, по-прежнему не обращая внимания на Джеральдину. — Если он не защищается, значит, не хочет, а его достоинство у него не отнимет никто.

Сильвестр замер. Фенелла была не так уж неправа. То, что он может защититься и от высокого, крепкого парня, Энтони доказал давно, правда, несмотря на это, случившееся тогда едва не убило его.

Джеральдина переводила недовольный взгляд с одного на другого. Все молчали, пока не пришел Энтони. Камзол он держал на локте. В одной рубашке и брюках он действительно не выглядел доходягой, а был сплошным клубком сухожилий и мышц. Даже сейчас, после перенесенного унижения, в его бедрах чувствовалась какая-то затаенная сила.

«Мы все еще мальчишки, — осознал Сильвестр. — А он — мужчина. Который не только знает, как ставятся шпангоуты каракки, но и каково это — убивать». Энтони казался усталым, лицо у него было красным и потным. Сильвестру хотелось обнять его и прошептать, что он считает его сильнее других.

— Очень плохо было? — спросил он.

— Нет, — ответил Энтони и пошел дальше.

— Отец Бенедикт — проклятый живодер.

— Нет, — снова заявил Энтони.

— Ты считаешь, что он имел право бить тебя? — набросился на него Сильвестр. — Никто из нас никогда не получал от него порки. Нас он уважает, а с тобой обращается как с упрямым бараном, который не заслуживает уважения. И почему ты защищаешь его после этого, я не понимаю.

Энтони перевел на него взгляд бронзово-карих глаз.

— Он прикоснулся ко мне, — произнес он. — Замарал руки и не испугался.

Сильвестр удивленно молчал. Только теперь до него дошло, почему Джеральдина сказала, что декан храбр. Ему хотелось обнять Энтони, но он не осмелился, как и всегда. Даже Мортимер Флетчер не прикасался к младшему сыну — со дня смерти Ральфа. Энтони стал неприкасаемым, как прокаженный. Неужели отец Бенедикт стал первым человеком за девять лет, который осмелился прикоснуться к Энтони? И вдруг вперед вышла Фенелла. Она преградила Энтони дорогу, взяла его лицо в руки и какое-то время просто стояла неподвижно, а потом принялась гладить его. Энтони замер лишь на один удар сердца. Затем расслабился и, словно во сне, опустил веки, отдаваясь ее рукам. Фенелла долго гладила его по щекам, потом ее руки скользнули ниже и принялись гладить плечи.