Проклятие Ивана Грозного и его сына Ивана - Юлия Алейникова

– Вот, вот. Именно так, – совершенно серьезно подтвердил Илья Ефимович, вспоминая искреннее страдание на лице вчерашней своей гостьи. – Она попросила рассказать, как он умер, и дать что-то на память о Всеволоде Михайловиче. Я подарил этюд и, признаться, очень этому рад.

– Щедрый и благородный поступок. Впрочем, другого от вас и не ждал, – неуклюже поворачиваясь к Илье Ефимовичу, проговорил профессор. – А этюд был прекрасный. Очень живой, и Всеволод Михайлович на нем такой, знаете ли… – Павел Петрович задумался, подбирая слово, – не знаю, как и сказать, но иной раз взглянешь на него, так и кажется, что он к беседе общей прислушивается, вот сейчас скажет что-то. А то нахмурится неодобрительно. Удивительно мастерски вы его написали.

– А я, знаете ли, рад, что отдал, – хлопнул себя по колену Илья Ефимович. – Очень тягостные мысли он на меня навевал, а убрать его рука не поднималась. А вообще, Павел Петрович, – неосознанно понижая голос, проговорил Илья Ефимович, – есть что-то нехорошее во всем, связанном с этой картиной. «Царь Иван» словно затягивает в какой-то темный кровавый омут все, что имело к нему касательство, – сердито хмурясь, проговорил Илья Ефимович. – Поймите меня правильно, я человек не суеверный, но больно уж все один к одному. – И он взглянул на свою усохшую, неживую руку.

– Ну, что вы, дорогой мой, что вы? – полным теплого сочувствия голосом пробасил профессор, робко поглаживая Илью Ефимовича по руке. – Это пройдет, еще вылечат, в Германию съездите на источники.

– Не-ет, Павел Петрович, – покачал головой Илья Ефимович, – нет, это уж так и будет. Не вернуть мне руку. Я уж каким только светилам не показывался. Забрал Царь Иван силу из моей руки, высосал ее. Это ведь после него у меня правая рука отнялась, а потом сохнуть начала. Когда над этой картиной работал. Теперь вот левой пишу, счастье еще, что мне это под силу.

– Да ну, бросьте, дорогой, себя так накручивать. Совпадение это, мы же с вами люди современные, не мракобесы какие, – гудел полным доброго сострадания голосом Павел Петрович.

– А вы знаете, что, когда ее в галерее у Третьякова выставили, были случаи, что женщины в обморок перед картиной падали, дети к ней подходить отказываются, плачут от страха?

– Это не мистика, а мастерство ваше, талант, – укоризненно заметил Павел Петрович.

– Ну, хорошо. А что тогда с Григорием Григорьевичем? – вскинул голову Илья Ефимович. – Ведь он после того, как мне для «Царя Ивана» позировал, едва собственного малолетнего сына не убил! – страдальчески воскликнул художник.

– Дорогой мой, да ведь все знают, что Григорий Григорьевич при всем его таланте личность, можно сказать, не в обиду ему, диковатая и даже иногда пугающая. Мальчика, безусловно, жалко, но вы-то тут при чем? – взмахнул большими широкими ладонями Павел Петрович и сложил их перед собой, словно птица крылья.

– Нет. Это все она, картина. Это Иоанн Васильевич творит. Разбудил я его душу, разворошил, потревожил. Вот и мстит он мне, – тяжело вздохнул Илья Ефимович. – Вот и Всеволод Михайлович рано ушел из-за него. Точнее, из-за меня.

– Глупости, – решительно возразил Павел Петрович, поднимаясь с дивана и, заложив руки за спину, принялся размашисто мерить мастерскую шагами. – Глупость и нервы. И не к лицу вам это! Не к лицу! Чего выдумали? Во всех вселенских грехах себя обвинять, за чужие безумства на себя ответственность возлагать! Нет, Илья Ефимович, вы уж нас, грешных, собственной воли не лишайте, а не то вот пойду я на речку в мороз купаться, да и утону по собственной дурости, кальсонами, простите, за корягу зацепившись. Так вы и тут свою вину углядите?

– Нет, тут не угляжу, – улыбнулся, словно оттаивая, Илья Ефимович.

– Вот и правильно, – улыбнулся ему в ответ Павел Петрович. – И там не надо.

– Ох, если бы это было правдой, – с надеждой в голосе проговорил Илья Ефимович. – Дай бог, чтобы этой милой барышне мой подарок принес счастье.

– Не сомневаюсь, так и будет. Если не счастье, то уж утешение во всяком случае точно, – проговорил Павел Петрович, подходя к Илье Ефимовичу и кладя руки ему на плечи.

– Проходите, – сухо пригласила Варю хозяйка, распахивая входную дверь. – Обувь можете не снимать.

Варя благодарно кивнула и прошла за хозяйкой в гостиную. Квартира Булавиных была самой обыкновенной. Современный ремонт, обычная не очень дорогая мебель, никаких предметов искусства, никакого антиквариата. Очевидно, Репин попал к ним случайно, надо будет уточнить, как именно, – сделала для себя пометку Варя.

– Анна Алексеевна, как я вам уже говорила по телефону, наша фирма хочет помочь вам вернуть полотно. Обвинения в краже, которые выдвинула полиция против нашего коллеги, бросает тень не только на покойного Сергея Алтынского, но и на нашу фирму. Так что мы этот вопрос считаем делом чести, – серьезным, взвешенным тоном произнесла Варвара. Упоминание ею «дела чести» вызвало на лице хозяйки неприятную и неуместную кривую усмешку.

К счастью, Варины комплексы притуплялись, или скорее засыпали, когда дело касалось людей обычных, не связанных с искусством, или повседневных дел, не имевших отношения к ее профессии и работе. А потому, слегка приподняв брови, Варя заметила холодным неодобрительным тоном:

– Вы напрасно улыбаетесь, Анна Алексеевна. В нашем бизнесе честное имя и репутация имеют очень большое значение. Мы не подпольные торговцы краденым антиквариатом, а уважаемая фирма, которую знают не только в России, но и в странах Европы и даже в Соединенных Штатах. И Сергей при всей его внешней несолидности был прекрасным специалистом, глубоким знатоком искусства, серьезным и квалифицированным искусствоведом, с большим опытом работы.

Анна Алексеевна под пристальным взглядом Варвары несколько стушевалась, очевидно, почувствовав если не раскаяние, то во всяком случае некоторое смущение. А у Вари появился шанс получить достаточно полную информацию, касающуюся как самого полотна, так и рокового вечера, после которого оно было похищено. Потому что люди, как правило, бывают наиболее откровенны с собеседником, если ощущают перед ним легкое чувство вины, смущение или иной дискомфорт, не связанный напрямую с предметом беседы.

И действительно, Анна Алексеевна принялась торопливо и довольно подробно излагать историю приобретения картины Репина. Избегая смотреть на свою собеседницу и лишь изредка бросая на нее короткие мимолетные взгляды.

– Картина досталась мужу по наследству. Он у меня программист, к искусству отношения не имеет, так же, как и я. А тут вдруг выяснилось, что в Новосибирске скончался его дальний родственник, кажется, двоюродный дядя. Одинокий человек, все свое имущество он завещал Павлу. Квартиру в Новосибирске мы продали, книги и мебель тоже. Осталось только несколько личных вещей, в том числе и эта картина.

– А какие именно вещи остались? – с интересом спросила Варя.