Не упустить свою жизнь. Практика осознанности в творчестве - Франк Берцбах

Такие христианские философы, как Сёрен Кьеркегор[17], или религиозные мыслители, как Лев Николаевич Толстой, тоже бунтовали против ханжества двойной морали христианства. Они считали, что нельзя называться христианином только потому, что ты посещаешь церковную службу или заявляешь о своем вероисповедании. Действительно, быть в состоянии придерживаться христианских ценностей (что касается, разумеется, и работы) — это скорее дальняя цель. Она требует сильной воли и бесконечной практики.

В монастырях труду придается величайшее и, в первую очередь, содержательное значение. Труд становится составной частью цельной концепции жизни. Подобная идея совершенно не по душе официальной церкви и политике; это показывает тот факт, что работа, требующая этической ответственности, часто остается заперта внутри стен монастырей. Впрочем, есть надежда, что церковь снова вспомнит о потенциале монастырского взгляда на труд. И если работе суждено стать искусством жизни — что особенно полезно для людей творческих, — то давно пора больше не изолировать ее, но рассматривать как часть сознательной жизни.

На работу, к сожалению, часто смотрят как на нечто, вызывающее неприятие, что надо перетерпеть. В целом по-прежнему и прежде всего с этим понятием связаны отрицательные представления. Оно приводит к разделению жизни на время труда и время отдыха, на дни работы и дни отпуска, на будни и праздники. Такое понимание подходит для тяжелого или рабского труда, но не должно касаться работы творческой, когда мы с позитивной установкой перестраиваем мир.

Кому приходится работать под внешним давлением и без удовольствия, тот проявляет себя творчески где-то еще; но всё равно есть что-то трагичное в этой ориентированности на время досуга. Философ Теодор Адорно[18] писал: «У меня нет хобби», потому что всё, чем он занимался на досуге, воспринималось им как «составная часть» жизни. Похоже, глубоко запрятанное в человеке творчество трудно подавить. В созидании своих четырех стен, своего сада, в спорте или в художественном ремесле, в музыке или в общественной работе плещет безграничное море энергии и творчества — созданное по собственной воле в немногие часы досуга, по выходным и ночам.

В обществе, ориентированном на успешность, человек вынужден активно проводить свое свободное время. Ему необходимо хорошо отдохнуть перед тем, как взяться за выполнение требований, выдвигаемых миром работы. Мы слишком много сидим и, чтобы оставаться здоровыми, должны заниматься спортом. В последние годы появились соответствующие книги и курсы по теме Work-Life Balance[19], потому что посредством новых технологий работа всё больше вторгается в отведенное для досуга время. Корпорации беспокоятся об успехах своих сотрудников, которые всё сложнее включаются в работу и слишком быстро выгорают. Подобная модель дает установку: работа и жизнь — это две чаши весов, требующие балансировки. Но ведь творчества, ставшего образом жизни, это не касается.

«Свобода вместо свободного времени!» — лозунг Йозефа Бойса, ясно видевшего эту проблему. Кто свободен только на досуге, тот пленник на работе. Когда в работе не видят части жизни, творчество в опасности. Для людей творческих работа — это место верно дозированной свободы и воплощения своих идей. Она жизнь, она образ жизни.

«Донаучные» осмысления труда содержат в себе глубокое понимание проблемы. В противоположность современным исследованиям, заинтересованным обычно только в оптимизации, взгляд старинной мудрости широк. Обратившись к религиозной точке зрения, мы только выиграем, обнаружив здесь утраченную идею смирения. Человек сам по себе не так важен, как он полагает сегодня. Айе Кхеме[20], известной буддийской монахине, принадлежат слова: «Без меня жизнь была бы проще».

Многие связывают с понятием смирения нечто отрицательное, для них оно созвучно подобострастию, угодничеству или даже трусости. Но ничего подобного, конечно, не подразумевалось. Говоря проще, смиренные люди понимают, что сами они — не боги. Мы зависим от других, для успеха нам нужна удача, и она не в нашей власти. На «ход вещей», если смотреть в целом, у нас намного меньше влияния, чем мы считаем. Такая переоценка своих возможностей повлиять на что-то приводит к чувству безысходности, и в итоге мы страдаем от «выученной беспомощности»: прекращаем созидать свою жизнь или принимать осознанные решения. Но не потому, что способность созидания оставляет нас, а потому, что наши ожидания в отношении успеха ошибочны.

Отец Ансельм Грюн советовал тому, кто встал на путь духовности, отказаться от:

• иллюзии, будто посредством духовного оздоровления он сможет гарантировать себе здоровье и уравновешенность;

• иллюзии, будто он сам сможет сделать себя лучше, что сумеет преодолеть навсегда свои ошибки и слабости;

• иллюзии, будто он сможет всегда оставаться хладнокровным и жить в согласии с самим собой;

• иллюзии, будто он сможет соответствовать своему идеалу;

• иллюзии, будто в его власти спланировать свою жизнь и уверенно придерживаться своего плана, несмотря на все невзгоды.

Даже самый здоровый образ жизни не гарантирует долгой и беззаботной жизни. Мы не знаем, в каком настроении проснемся утром; хотя до некоторой степени можем повлиять на это, но в такой игре слишком много других переменных. Человека охватывает чувство смирения, когда он стоит среди величественного горного пейзажа, в пустыне или на морском побережье: он чувствует себя уникальным и в то же время таким маленьким и слабым. Даже когда просто плаваешь и волны становятся чуть сильнее обычного, ощущаешь беспомощность: движения моря делают с нами что хотят. Хороший пловец способен справиться с волнением воды, но, если его подхватит течение или бросит волной на скалу, ему придется туго.

Так и при рождении, смерти или болезни проявляется предел человека. Возможно, в идее смирения есть нечто, дающее облегчение: она не делает нас ни чем-то меньшим, ни чем-то большим. Сегодня мы видим в себе героев и «комбинаторов». Можно желать и меньшего. В конце концов, с оглядкой на то, что мы ежедневно «созидаем» наши жизни, «меньше» — это уже немало. Но вершина ли мы творения, суть ли всех вещей? Сомнительно. Какими же предстают искусство и успех с точки зрения смирения?