Папа, ты сошел с ума - Уильям Сароян

— Я буду ездить медленно и осторожно, — сказал отец. — И первого декабря я уплачу первый взнос.

— Где ты возьмешь девять долларов?

— Ты же видишь, я посылаю кое-что в этих конвертах.

— А что в них?

— Рассказы и две рецензии. И еще я спрашиваю издателя, не выплатит ли он мне аванс за поваренную книгу.

— Ну раз так, значит ты получишь кое-какие денежки.

— Кто знает? Неизвестно.

Мы так скоро доехали до почты, что и не заметили вовсе ни дороги, ни времени. Отец вручил мне с полдюжины конвертов и сказал:

— Брось-ка их ты. На счастье.

Я бросил их в почтовый ящик, и мы повернули и покатили назад, домой, и по пути мы сделали изрядный крюк.

Мы выбрали дорогу, петляющую среди холмов, от взгорка к взгорку, дорогу, вымощенную заключенными этого же округа, и она привела нас к школе, в которую мне предстояло ходить с понедельника вместо той, куда я ходил до сих пор.

Отец мой нажал на тормоз, и наш маленький красный «форд» остановился. Мы выпрыгнули из машины и спустились по некрутому косогору вниз, на школьную спортплощадку. Школа эта носила имя Уэбстера.

— Кто такой Уэбстер?

— Местный судья, но мы с тобой полагаем, что школа эта названа так в честь другого Уэбстера, а именно — Ноя[1].

— Почему Ной, а не местный судья?

— Ноя Уэбстера назвали по имени человека, который был проглочен китом и остался жив, чтобы поведать об этом миру. Но главное, конечно, не это, а то, что он составил огромный словарь.

— Кто составил?

— Ной.

— Тот, которого проглотил кит?

— Нет, другой.

— Ты, как видно, не очень внимательно читал Библию, па.

— Не очень. А что?

— Ной построил ковчег и плавал на нем, и никакой кит его не проглатывал. Библии я не читал, но уж это хотя бы знаю.

— В самом деле, — сказал мой отец. — Того, которого проглотил кит, звали Ионой. А Ной построил ковчег, и совершил в нем свое плавание в Великий потоп, и спас каждой твари по паре, в том числе и людей. Эта школа названа в честь Ноя Уэбстера, совершившего свое плавание по океану английского языка.

— А что же местный судья?

— Он провалился на выборах и уже не судья, но даже если бы он не провалился, а снова пошел бы в судьи, все равно и тогда он остался бы человеком всего лишь местного масштаба, слишком местного, чтобы имя его красовалось на здании школы, в которой, смею надеяться, мой сын — то есть ты — откроет для себя в какой-то мере красоту и богатство не ограниченного местом великого мира слов, ибо, как ты, наверно, помнишь еще из воскресной школы, «вначале было слово».

— Отлично помню. Но, говоря по правде, я до сих пор не могу уразуметь, что это значит.

— Это значит, что все что-то да значит, что каждое слово имеет свой смысл. Ищи кроющийся в словах смысл, старайся разбираться в них, а если сумеешь, и сам придумай несколько слов. Итак, вот она, твоя новая школа. Нравится она тебе?

— А что? Ведь не ты же ее построил?

— Нет, но мне кажется, что она выглядит на редкость мило.

— Многовато стекла.

— Так и следует. Учиться — значит смотреть и видеть, а человеку, чтоб видеть ясно, необходим свет, и чем больше света, тем лучше.

Мы не спеша прошлись вокруг школы.

Ничего не скажешь, с виду она обещала быть хорошей, даже, может, и очень хорошей школой. И все-таки — не люблю я это заведение. Пошлют тебя туда раз, а там уж, хочешь не хочешь, — ходи. И будет тебе день за днем, год за годом одна и та же канитель, с одной и той же учительницей перед глазами.

Я смотрел на свою новую школу, всю из красного кирпича и зеркальных стекол, и представлял себе учеников за партами, сейчас пустующими, и представлял себе учительницу, и как она стоит перед учениками, и как вежливо с ними разговаривает, даже когда внутри у нее так и кипит ненависть, и мне захотелось, о господи, до чего ж захотелось никогда больше не переступать порога школы.

Ненавижу ее, вот и все.

Дайте мне только ракету. Дайте мне полететь на Луну, и водрузить на ней американский флаг, и вернуться обратно, и послать президенту свой рапорт: «Теперь она наша, сэр!» Ух! Вот это будет слава! Президент со слезами на глазах поднимается из-за стола, пожимает мне руку и говорит: «Народ Америки никогда не забудет вас».

Ах, зачем мне эта школа?

— И кто только ее выдумал? — сказал я.

— Что выдумал?

— Школу.

— Парень по имени Линдер Скул[2], — сказал мой отец. — Он был пчеловодом в Белфасте, и именно улей навел его на блестящую мысль. У Линдера была целая орава ребятишек, которые вечно путались у него под ногами и мешали работать. Вот ему и пришло в голову устроить что-то вроде человеческого улья. Загнал он туда свою ребятню, а старшей дочери, девочке лет двенадцати, велел следить за порядком. И она плохо ли, хорошо ли делала свое дело. Но в Белфасте было еще множество людей, а у тех еще множество детей, путавшихся под ногами папаш и мамаш. Всем этим людям очень понравилось, как Линдер распорядился насчет своей детворы, и они решили действовать по его примеру, но поскольку у них не было специального помещения для детей, а у Линдера было, то они распорядились так — вскинулись и давай вдруг орать на своих детей: «А ну-ка проваливайте отсюда! Живо! Проваливайте к Скулу и оставайтесь там, с его детьми, пока им не придет время отправляться домой». Так вот оно и произошло.

— Я ненавижу школу, па.

— Охотно верю. Кстати, это весьма полезно для тебя — ненавидеть что-то столь последовательно и упорно, хотя бы и школу. Тем более что ты и любишь ее в каком-то смысле.

— Да видишь ли, раз уж мне от нее не отделаться, я и стараюсь провести свое время в ней повеселее, если только ты это имел в виду.

— Это как раз то, что я имел в виду, и это как раз то, что ощущает большинство людей по отношению к нашему миру.

— Я собираюсь на Луну.

— Но вернешься же ты обратно.

— Конечно вернусь. Я хочу прославиться. Хочу рассказывать по телевизору, как я это сделал.

— Как же ты это сделал?

— Ах, па, я сел в эту самую ракету и полетел туда, вот как я это сделал. Если б ты знал, что это за местечко! Мне в жизни его не забыть!