Тайна Святого Арсения - Иван Феодосеевич Корсак

солдат, чем монахов, написал гневное письмо. Коллегия Экономии, утверждал митрополит, почему-то хочет превратить в рабу Святую Церковь и ее служителей. Коллегия пожаловалась Сенату, владыку вызывают в Московскую синодальную контору, где ему объявляют выговор.

   Возмущенный митрополит, ссылаясь на болезнь, просит освободить его от руководства Ростовской епархией. Отпустите меня, пишет владыка Арсений, в Новгород-Сиверский, в Спасский монастырь на Черниговщине…

   На радостях Синод готовит доклад императрице Елизавете и радуется отставкой Арсения. Но напрасно: Елизавета доклад не утвердила.

   Встреча из Калнишевским, весточки из родного края тихим теплом грели грудь владыки. Но эта встреча была последней – не суждено больше…

   8

   А что делать с Арсением Мациевичем ей, императрице? На плаху его или помиловать? Колесовать или, как Елизавета, сжав зубы, отправить назад в свою епархию?

   Колесование Екатерина Вторая видела. На казнь преступника везут на специальной колеснице, по двое со свечами в руках стрелков, чем ближе к месту казни, тем сгущается толпа жадных к зрелищам зевак; и вот уже и высокий помост, на котором позорный столб с цепями, виселица, дыба, плаха, заостренные колья, на которые наткнут отрубленные головы, уже палач достает кнуты, клейма, щипцы для вырывания ноздрей, бряцает клещами и ножами, чтобы отрезать нос, уши и язык; палач делает все это не спеша и с видимым наслаждением, потому что он здесь самый главный и у него впились сотни глаз. А как значилось в указе колесования, то виновника привязывали к кольцам, наотмашь били в суставы – в приговорах всегда указывалось ломать ребра, руки или ноги, и трещали кости, словно сухие ветки, под стон и крики виновных вперемешку с визжаньем восторга и потехи толпы.

   Арсений Мациевич, думалось императрице, без сомнения заслуживал казни. С другой стороны, Екатерина Вторая, всегда осмотрительная, остерегалась возможных волнений в народе, побаивалась из этого лгуна, неучтивого душпастыря, создать мученика за веру. Тайная экспедиция напрасно хлеб казенный не ела, императрице успели доложить не только о вербных котиках, которые бросали митрополиту под ноги, когда вели арестанта на суд, распространялись слухи среди люда, что какому-то монаху Феофилакту снился пророческий сон. Вроде бы он обращался с молитвой к святому Димитрию, на что святой ответил:

   – Зачем ты ко мне обращаешься, смиренный Феофилакт? Среди вас есть достойник не меньшей святости, это митрополит Ростовский Арсений…

   Одну за другой мысли клала императрица на невидимые весы, качались чаши их, и никак не могли остановиться. А права на ошибку у неё в настоящий момент не было.

   Ее, немку, человека когда-то иного вероисповедания, у которой не было и капли русской крови, вихри судьбы подняли и долго носили, пока не швырнули просто на императорский трон. У нее будет возможность и время высказать мнение о русском государстве и этом народе, о русской правящей элите, мнение, которое проскользнуло случайно в письме барону Фридриху Гримму: "Половина тех, кто еще в живых, или дураки, или сумасшедшие: попробуйте, когда можете, пожить с такими людьми".

   И она, образованная и энергичная, должна вывести этот бестолковый народ к чему-то лучшему, о чем переписывается с Вольтером и Дидро. Преградой на этом пути ничего не должно стать и любое сопротивление должно быть сметено.

   Муж, сброшенный император, с которым под венец шла, уже не помеха – ему не встать из-под могильной плиты Александро-Невской лавры. Еще один законный император Иван Антонович за надежными стенами Шлиссельбургской крепости: он годами не будет видеть даже человеческого лица, а когда заходят в камеру, то велено ему прятаться за ширму. А если и попробует даже кто пленника освободить, то надежной страже приказано немедленно его убить.

   На пути к величественной своей цели – вывести к добру этих полудурков, полубезумцев, – оставалась последняя лишь преграда: неподчинение Церкви и такие, как Арсений, душпастыри, что разглагольствуют будто она незаконная, не по природе императрица. Но ум ее и это преодолеет. Она завоюет для россиян новые жизненные пространства, презренным жидам позволит жить разве что за чертой в пределе оседлости – а за пределом оставить можно только купцов первой гильдии, высокообразованных евреев, прежних рекрутов, зарегистрированных проституток и жидов окрещенных.

   Правда, есть еще одна преграда, о которой догадываются единицы во всей империи, – Михаил Ломоносов. Но эту преграду удалось ей предусмотрительно снять еще к собственному вступлению на трон.

   …Император Петр Первый умирал тяжело. Он и сам не знал причину своей болезни – то ли простуда так взялась за него, то ли яд какой, или плохо вылеченный паршивым врачом запущенный сифилис – только на грудь положил ему кто-то жерновой камень, и теперь каждое дыхание стоило невероятных усилий. Но когда услышал император, что наступает его смертный час, то открылся Феофану Прокоповичу.

   – Есть у меня грех еще один, владыка, – Петр быстрее хрипел, чем говорил, тот хрип вырывался из груди с остановкой, по частям. – Есть у меня сын, о котором никто не знает, Михаилом его зовут, Ломоносовым.

   То с хрипом, то шепотом, но поведал таки император о давнем том грехе.

   Как начались в России гонения на старообрядников, то перебралось немало их кто в Сибирь, кто на север, и взялись, притом весьма успешно, хозяйничать – чего стоят только судоверфи братьев Баженовых. Император же три четверти бюджета тратил на войны, и все чаще поглядывал, прищурив глаз, на те богатства. К Петровой неприятности, еще и сын Алексей весьма противился родительским нововведениям, жена же рожала дочь за дочерью. И когда император в очередной раз наведался в северные края, старообрядцы задумали хитрую затею. У них не просто в мыслях было помочь Петру с наследником, но и нажить коронованное лицо со своей среды – подсунули ему белокурую красавицу, с лица которой хоть воду пей, Елену. Где-то с неделю забавлялся с нею царь в Усть-Тосно, наслаждался молодой красотой, прогоняя из порога вестников с их государственными хлопотами. Когда же стало известно, что Елена таки забеременела, старообрядцы спешно выдали ее замуж за племянника доверенного Петру Двинского земского старосты Луки Ломоносова – Василия Дорофеева. Следующий императорский указ не замешкался. "Сыну моему, – велено было передать на словах, – и нареченному отцу Василию носить фамилию Ломоносов, и жить в этой семье под надзором Луки Ломоносова, помнить о сохранении тайны. Возблагодарить я не забуду".

   …Императору Петру становилось всё хуже, он то с хрипом силился