Последняя лошадь - Владимир Кулаков

Четверокурсница Нателла Серебровская, кареглазая смуглянка с волнистыми чёрными волосами, выходила на учебный манеж с тамбурином. Трое её партнёров по номеру «Цыганская рапсодия» в стилизованных костюмах как бы сидели у костра, изображая картинку из жизни табора. Миниатюра раскрывала характер и режиссёрский замысел номера акробатов-вольтижёров, руководителем которого была сама Нателла.

В ней, как в ребёнке из цирковой династии, соединилась масса кровей, начиная от итальянской, кавказской и заканчивая цыганской. Это была пышногрудая красавица невысокого роста с огненным взглядом и необузданным темпераментом. Как вольтижёр она была превосходно обучена, и равных ей в училище не было. Номер за время просмотров обкатался, и оставалось только получить диплом.

Нателла была невеста с «приданым» – её отчим работал начальником одного из отделов «Союзгосцирка». Это, видимо, и решило судьбу «Цыганской рапсодии». Педагоги дальновидно назначили Серебровскую руководителем…

Нателла была влюблена в Пашку без памяти. Второй год она отчаянно вела на него охоту. То и дело норовила попасться на глаза, заговорить о пустяке, лишь бы быть в поле его внимания. Над Пашкой подшучивали, из-за отчима Нателлы называли «карьеристом». Иными словами, в цирковом мире это не осталось без внимания.

Пашка относился к Нателле, как к своей сокурснице, внимательно и уважительно, но не более того. Он видел и понимал, что созревшая совершеннолетняя девушка готова с ним поделиться своей любовью, но сердце Жары было давно и плотно занято…

Звал он Нателлу не иначе как «Светлячок» или «Кузнечик». Та сияла от счастья. Однажды спросила, почему так её называет. Пашка ответил, что Нателла в переводе с грузинского означает светлячок.

Когда Нателла совсем доставала Пашку своими приглашениями в театр, кино или в гости домой в московскую квартиру, он начинал её сватать, называя имена каких-нибудь записных красавцев сокурсников. Та мотала головой.

– Моё сердце навсегда принадлежит другому!.. – произносила она томно, многозначительно глядя на Пашку. Тот своевременно отводил взгляд, и стрелы Амура пролетали мимо. «Хорошо, что она ещё не в общаге живёт, тогда вообще хоть вешайся!..» – думал Пашка, в который раз уходя от ненужной ему темы.

В свою очередь в Серебровскую был влюблён один из её партнёров – Игорь Васин. Тот видел происходящее, обидчиво сопел и периодически переставал здороваться с Пашкой. Жару ситуация невольно раздражала, он про себя хмыкал: «Детский сад!..»

Игорь, пытаясь переиграть соперника, оказывал всяческие знаки внимания Нателле: занимал места в студенческой столовой, приносил конспекты по разным предметам, каждый раз подметал место на ковре манежа, чтобы его партнёрша могла размяться перед репетицией. По праздникам дарил цветы. Протягивая букеты, молча отводил глаза. Крепко сложённый, физически развитый, неулыбчивый, с суровым жёстким взглядом, при виде Нателлы он робел и таял, словно стеариновая свеча. Глаза его становились «телячьими», с поволокой. Уголки губ трепетали и сами собой растягивались в некое подобие улыбки. Репетировал он с партнёрами и Серебровской самозабвенно, вкладывая всю свою душу и физическую мощь в номер. Принимая Нателлу на сход после очередного трюка, он сознательно на мгновение задерживал её в своих объятиях. Она не очень возражала, но постоянно, со смехом, над этим подшучивала.

К Серебровской многие подкатывали. Васин был начеку и быстро отшивал конкурентов. Нателла реагировала скандалами, напоминая, что он всего лишь партнёр по номеру, а не муж. Она свободная женщина и вольна распоряжаться своей судьбой без его опеки. Игорь молча выслушивал, вздыхал и терпеливо продолжал гнуть свою линию.

Драматургия номера «Цыганская рапсодия» подразумевала наличие страсти и изображение партнёрами сцен ревности на манеже. Эмоции Васина готовы были выплеснуться и на околоманежную жизнь. Видя тягу Нателлы к Жаре, Игорь тихо страдал. Павел уже отслужил в армии, а Васину только предстояло пройти «суровую школу мужества», поэтому он относился к Пашке несколько настороженно, как ко взрослому.

Однажды он рискнул с Жарких поговорить «по-мужски». Как только Васин фамильярно положил мускулистую руку на плечо Пашки и было начал: «Жара! Если я ещё раз увижу, что ты с Нателлой…». Закончить он не успел. Пашка армейским приёмом мгновенно заломил руку за спину, двумя пальцами подцепил его ноздри, потянул на себя на разрыв и сказал:

– Вася, отвали! Если ты ещё раз… то останешься без носа и своей клешни! Я не шучу! Осознал?

Васин натужно прогнусавил:

– Да…

– Не слышу!

– Да-а!..

Жара отёр пальцы о футболку Васина, который стоял в оцепенении от неожиданной развязки, и, удаляясь, процедил сквозь сомкнутые зубы: «Сагбачá!» Потом ухмыльнулся и беззлобно, тихо в сторону, перевёл: «Щенок!»

После этого инцидента все вопросы были сняты. Вася при встрече кивал Жаре. Тот с улыбкой отвечал ему дурашливым поклоном в стиле эпохи Людовиков, выставив вперёд ножку и сделав ручкой этакое помахивание шляпой.

Ревность, невольное уважение и мандраж по отношению к Пашке глубоко спрятались в сердце Васина. Эти чувства там так и жили, пока бывшие студенты не получили дипломы и не разъехались по разнарядкам «Союзгосцирка» уже в ранге профессиональных артистов. Каждый из них с той поры мерил свою цирковую судьбу километрами дорог, меняющимися названиями городов, газетными рецензиями, афишами и исчезающими, как утренний туман, желанными аплодисментами…

На учебном манеже шла будничная училищная жизнь. Слышались команды педагогов, звучали реплики студентов, отрабатывавших трюки. Без конца падал реквизит у жонглёров, повизгивала в блоках страховочная лонжа у вольтижёров, которые бросали партнёршу из рук в руки. С оглушительным звоном и грохотом в который раз развалилась шаткая пирамида из железных катушек эквилибриста Серёжки Суслова. Тот, чертыхаясь, поднялся с ковра манежа, потирая ушибленное колено, в отчаянии пнул одну из катушек и тут же схватился за голеностоп.

– Бль… ли-ин!..

– Ты, турок бестолковый, головой попробуй, она крепче, чего ей будет – вы же, эквилибристы, на ней только стоите. С такими нервами надо в кордебалет идти… – Вошедший Земцев поздоровался с Сеничкиным, педагогом Суслова. Тот осуждающе кивал в знак солидарности с Фирсом. Все преподаватели в прошлом были артистами и теперь делали одно дело – растили будущих мастеров.

– Пять катушек пока никак…

– Ничего, докакается…

В «правом углу манежа», как любил шутить Земцев, репетировали его студенты. Он восседал перед ними на стуле, как Наполеон при Ватерлоо, и периодически что-то подсказывал, корректировал броски. Напротив него за барьером с прямой спиной сидела Виолетта Николаевна Кисс, представительница старинной цирковой династии с итальянскими корнями, некогда блистательная артистка и теперь такого же уровня педагог. Примадонна, как подчёркнуто звал её Земцев, сейчас репетировала со своим учеником. Её красивое лицо было непроницаемым, реплики немногочисленны и скупы.