Последняя лошадь - Владимир Кулаков

Почти в одно и то же время Виолетта Николаевна и Фирс Петрович выпустили двух выдающихся жонглёров с мировыми именами, которые теперь стали кумирами молодёжи и эталоном жонглирования. Сергей Игнатов представлял жонглёрскую школу Кисс, а Евгений Биляуэр, соответственно – Земцева. Эти жонглёры в открытую конкурировали между собой. Ревностно относились друг к другу и их педагоги. При встрече они сдержанно здоровались и побыстрее старались разойтись. Между ними, как и между их учениками, в худших традициях цирка, дружбы не было…

– Мостовой, добрось! Володя, Егоров, ну ты же не докручиваешь, вот Шишкин и подсаживается. Так, стоп, бестолковые, давайте комбинацию сначала…

Пашка стоял на своём пятачке манежа и, как говорится, упирался рогом. Фирс одобрительно поглядывал в его сторону.

– Неплохо, неплохо, ещё лет триста, и можно выпускать на зрителя…

Рядом пыхтел Колька Тугов, который то и дело наклонялся за падающими предметами. Он пытался бросить пять булав. Корпел над этим вот уже второй месяц.

– Поклоны бить не надоело? – раздражённо бурчал Земцев. – Ты что, бестолковый, свою фамилию оправдываешь? Не позорь династию! Твой дед, знаешь, каким акробатом-эксцентриком был! С ним за счастье считали поработать в одной программе! Дай булавы!

Фирс приподнялся со стула.

– Ты же правую кисть закрываешь, куда булаве лететь, вот они и сталкиваются. Следи за моими руками, на кисти смотри! – Земцев начал жонглировать. Пятёрка булав летала как-то неуверенно, слегка кособоко, ритм был немного неровный, но они не падали.

– О-о! – раздались возгласы и аплодисменты тех, кто в этот час был на манеже.

– Ладно вам… – Земцев хмурился, но в душе, чувствовалось, он был доволен – не опозорился. Колька решил подколоть.

– Вот вы, Фирс Петрович, всё о ритме говорите, а у самого-то азбука Морзе какая-то…

– Ах ты, уголовник! – Земцев снял туфлю и запустил ею в Тугова. – Мне скоро семьдесят! Я последний раз булавы держал в руках лет двадцать тому назад! Морзе ему! Ты сначала нашу азбуку выучи, недоросль! Подай башмак!

Колька боязливо протянул стоптанный ботинок, который, конечно же, пролетел мимо него.

– Не, ну правда, Фирс Петрович!

– Ты чего, бестолковый, хочешь от меня! Моё время кончилось, я теперь жонглёр-теоретик…

– А какие ещё жонглёры бывают? – Тугов приготовился внимать. Замерли и все остальные.

– Хм, какие?.. Есть хорошие, есть плохие, ну это понятно. Есть, как я уже тебе сказал, жонглёры-теоретики, – он многозначительно посмотрел в сторону Виолетты Николаевны Кисс. – Есть жонглёры-практики. Это те, которые сейчас на манежах трудятся.

– А я кто? – Тугов в ожидании ответа поднял брови.

Реакция старого мастера последовала мгновенно. Земцев никогда за словом в карман не лез.

– Ты?.. – Фирс Петрович пустил струю дыма из раскуренной папиросы, почесал большим пальцем небритый подбородок и постарался подобрать определение точное и максимально деликатное. – Ты, турок-бестолковый, пока жонглёр-проктолог.

Взрослые ребята прыснули. Сеничкин смущённо кашлянул. Примадонна укоризненно посмотрела в сторону Земцева и, поджав губы, отвернула лицо: «Опять этот прапорщик неотёсанный!» – как она, в свою очередь, называла того за глаза.

Колька Тугов сделал выжидательно-вопросительное лицо. Потом нетерпеливо задал вертевшийся у него на языке вопрос:

– А это кто?

Земцев, стряхивая пепел, подчёркнуто спокойно пояснил:

– Это те, кто не слушают советов и поэтому жоглируют через ж…у!..

Глаза не открывались. Пашка понимал – надо! Но они смыкались сами собой, какие бы усилия он не прикладывал. Накануне удалось поспать всего пару часов, да и то в цеху, на жёстких пачках газет, от которых резко пахло бумагой и типографской краской. Какой уж тут сон, скорее полуголодный обморок…

Сегодня октябрьское утреннее небо было хмурым и мокрым. Под шелест дождя так хорошо спалось на общежитской кровати! Сон водил по векам мягкой кисточкой. Внутри что-то тревожилось – надо вставать! Голова гудела, сновидения тяжёлым клубком метались в мутном забытьи.

Надтреснутый зов будильника ещё полчаса тому назад отзвонил побудку и теперь тревожным эхом и мерным тиканьем, в подсознании, отсчитывал минуты опоздания. «Надо встава-ать!..». Пашка свесил ногу в попытке проснуться. Она тут же была укушена прохладой осеннего утра – батареи ещё не включили, и интуитивно нырнула назад под спасительное одеяло. Блаженное тепло убаюкало и распластало молодое тело на казённой простыне общаги. «Так! Фигня! Рота, подъём!!! «Но «рота» никак не хотела шевелиться…

Входная дверь с грохотом отворилась.

– Пашка! Жара! Ты что охренел! Сегодня зачёт по «изо»! Тебе Иля Яковлевна «гуся» влепит, плакала твоя стипендия. Вставай, блин! Опаздываем на пятнадцать минут! Нельзя отойти ни на минуту! Подъём!.. – в дверном проёме метался Андрюха Щеглов, Пашкин воронежский земляк, с которым они учились на одном курсе, жили в одной комнате и подрабатывали в одном цеху. Тот толком не смыл ещё типографскую краску с рук и был тоже изрядно помят бессонницей.

Пашка с Щегловым поскреблись в дверь аудитории, где уже давно шёл урок по истории изобразительного искусства. Кто-то что-то отвечал, слышались реплики Или Яковлевны Новодворской – старейшего педагога циркового училища. Её уроки обычно проходили бурно, как-то легко, познавательно и обязательно с юмором.

– О-о! На манеже всё те же! – Новодворская радостно всплеснула руками и указала на вошедших. – Ивàнов, «Явление Христа народу»! Проходите, проходите! Заждались! А то у нас тут уже всё заканчивается…

Пока Жарких со Щегловым выбирали себе места, Иля Яковлевна процитировала в их сторону анекдот: «Лучше позже, чем никогда!» – сказал еврей, положа голову на рельсы… когда поезд уже прошёл…»

Постепенно смех в аудитории затих, и она вернулась к теме: «Архитектура древнегреческого Акрополя». Сегодня на уроке собрались две группы: те, кто после армии, и те, кто учились в ГУЦЭИ с четвёртого класса и теперь перешли в восьмой.

– Ну-с, будущие разносчики культуры, так как же называется скульптурная группа на восточном фронтоне Парфенона? Тугов! Ваш выход! Только не говорите мне: «Три Мойши». Уже было… – она иронично приподняла бровь и с намёком выразительно посмотрела в сторону Пашки. Тот в это время что-то шептал Тугову на ухо.

– Жарких, если ты насчёт «мойвы», то это тоже старо! Напомню для особо одарённых, там «ры» на конце.

Тугов, юный коллега Пашки по жонглированию из так называемой детской группы, ободрённый подсказкой, уверенно ответил:

– Три Мýры!

Ни одна мышца не дёрнулась на лице Новодворской. Но в уголках её прищуренных глаз запрыгала целая акробатическая труппа чёртиков. Человеком она была высокообразованным, с учёной степенью и с незаурядным чувством юмора. Да и педагогом она являлась от Бога.