Кризис психоанализа - Эрих Фромм

Конформистский характер эго-психологии гораздо яснее просматривается в переоценке основных целей у Фрейда, чем в этих изысканных теоретических посылках. Фрейд изложил свое представление о целях психотерапии и развития человека в четкой и поэтической формуле: «Да будет Эго там, где было Ид». В этих словах выражена вера Фрейда в разум – в этом был заключен весь raison d’etre[23]высвобождения человека из пут бессознательного. Однако Хартман утверждает, что смысл высказывания Фрейда зачастую «превратно понимается»: «Смысл его вовсе не в том, что некогда был или мог быть всецело рациональный человек – в нем косвенно выражена всего лишь культурно-историческая тенденция и общетерапевтическая цель»[24].

Такова позитивистская версия основной цели радикально настроенного ученого. В словах о том, что «никогда не было, да и не могло быть всецело рационального человека», отражена тенденция, которую определяющее слово «всецело» превратило в трюизм. Для Фрейда же имел значение не максимум (высшая степень) развития Эго, а оптимум доступных человеку наиболее благоприятных условий. Он установил нормативный принцип, основанный на его теории человека, а именно: человек в меру своих способностей и возможностей обязан стремиться к замене Ид на Эго, ибо чем больше он преуспеет в своих энергичных стараниях, тем скорее избежит невротических и – что в общем-то одно и то же – экзистенциально ненужных страданий. Вот в этом-то и заключается разница между Фрейдом, который постулировал норму человеческого развития, и позитивистом, который, ссылаясь на девиз Фрейда как просто указывающий на «культурно-историческую тенденцию», отрицает тем самым нормативную сущность фрейдовского девиза.

Ту же самую тенденцию можно проследить в высказывании Хартмана о психическом здоровье. Хартман критикует тех, кто «делает поспешные заявления об отличительных чертах „идеального здоровья“, и утверждает, будто они „недооценивают как то огромное разнообразие людей, которых нужно, в сущности говоря, считать здоровыми, так и множество типов личности, которые социально необходимы“[25].

Что же подразумевается под замечанием «в сущности говоря»? Из-за неопределенности высказывания Хартман обходит стороной одну из важнейших проблем в нашей области – проблему двух значений психического здоровья. Одно значение относится к функционированию психической системы в пределах науки о психике – я называю это «гуманистической» концепцией, потому что в центре ее находится человек. Другое значение (в формулировке Фрейда) подразумевает способность человека любить и трудиться – качества, носящие всеобщий характер, однако оно же, совершенно очевидно, подразумевает и то, что, если человек исполнен ненависти и склонен к разрушению, при этом еще и не способен любить, он не может считаться здоровым. Или если обратиться к более специфическому примеру: Фрейд никогда бы не назвал «здоровым» человека, который почти полностью регрессировал на анально-садистический уровень. Но разве личность подобного типа не может отлично функционировать в обществе? Разве садист не был весьма полезен в нацистской системе, в то время как альтруист не был востребован в подобных обстоятельствах? Разве личность с ничтожным запасом человеколюбия и практически лишенная чувства собственной идентичности не лучше адаптируется к современному обществу, к техническому прогрессу, чем восприимчивый, глубоко чувствующий человек? Когда речь о здоровье ведется в больном обществе, понятие здоровья используется в социологическом смысле – как показатель адаптированности к обществу. Вот тут-то и кроется подлинная проблема – проблема конфликта между «здоровьем» в общечеловеческом понимании и «здоровьем» как понятием социологических исследований. Человек вполне может функционировать в больном обществе именно потому, что он болен в общечеловеческом смысле. Потому под словами «в сущности говоря» подразумевается, что если какая-либо личность представляется желательной с точки зрения общества, то человек этот считается здоровым и по мнению психоаналитика.

Хартман удаляет отсюда самый важный – и основной – элемент теории Фрейда: критику буржуазных нравов и протест против них во имя человека и его развития. Своим определением «человеческого» и «социального» здоровья, а также безоговорочным отрицанием социальной патологии Хартман оказывается в оппозиции к Фрейду, который говорит о «коллективных неврозах» и о «патологии цивилизованных со обществ»[26]. Хартман не замечает, что вытеснение сексуальности в среде викторианской буржуазии считалось полезным и вполне укладывалось в понятие здоровья, потому что буржуазия культивировала своеобразный тип социального характера, отличавшийся скаредностью и отрицательным отношением к развлечениям и тратам. Это была психологическая основа той формы накопления капитала, которая требовалась для развития экономики XIX века. Фрейд критиковал вытеснение сексуальности в силу сложившегося обычая, ибо это способствовало психогенным заболеваниям.

В середине XX столетия речь уже не идет о вытеснении сексуальности, поскольку по мере становления потребительского общества секс превратился в статью потребления, а тенденция к незамедлительному сексуальному удовлетворению стала частью модели потребления, которая соответствует экономическим установкам автоматизированного общества. В современном обществе вытеснению подлежат другие влечения – желание жить полноценной жизнью, быть свободным и неравнодушным. Действительно, если бы люди были сегодня здоровы, то они скорее менее, чем более стремились бы к выполнению своей социальной роли, в то же время протестуя против условностей больного общества, и требовали бы таких социально-экономических перемен, которые сократили бы дихотомию между здоровьем социального и человеческого характера.

Эго-психология радикально пересматривает теорию Фрейда, самую ее суть, а не отдельные положения – если не считать некоторых исключений. Подобный пересмотр – сущая смерть для радикальных, перспективных теорий и представлений. Ортодоксия сохраняет учение в изначальной форме, ограждает от нападок и критики и вместе с тем «реинтерпретирует», придает новые акценты или вносит дополнения, при клятвенных заверениях, что все это можно найти в словах самого мастера. Подобный пересмотр, таким образом, изменяет самый дух исходного учения, остающегося при этом как бы «ортодоксальным». Подход другого типа, который я предлагаю называть диалектическим, предполагает пересмотр классических формулировок с благой целью сохранения их духа. При этом сохраняется существо исконного учения, оно освобождается от обусловленных временем, ограничивающих теоретических положений. Противоречия внутри классической теории разрешаются диалектически, теория модифицируется в процессе ее «приспособления» под новые проблемы и опыты быстротекущей жизни.

Но, пожалуй, самый важнейший пересмотр – это пересмотр, которого эго-психология не произвела. Она не разработала «Ид-психологию», то есть даже и не попыталась внести свой вклад в святая святых системы Фрейда – в науку об иррациональном. Она так и не внесла свой вклад в расширение нашего знания о бессознательных процессах, конфликтах, сопротивляемости, приемах рационализации, переносе. Но что гораздо важнее, эго-психология так и не воспользовалась критическим, освобождающим психоанализом. Серьезной опасностью будущему человека угрожает главным образом его же собственная неспособность осознать всю надуманность собственного «здравого смысла». Большинство не может преодолеть усвоенных совершенно нереальных представлений, привычных категорий мышления – свой «здравый смысл» они почитают здравомыслием. Радикальная же эго-психология могла бы заняться феноменом здравого смысла, причинами его распространенности и догматичной косности. Она могла бы разработать методы исследования этого явления, заняться его критическим изучением. Однако эго-психология так и не заинтересовалась этими радикальными исследованиями, она удовольствовалась отвлеченными, в значительной мере метафизическими спекуляциями, которые не обогатили нашего знания ни в клиническом, ни в социально-психологическом отношении.