Кризис психоанализа - Эрих Фромм

С исторической точки зрения теорию Фрейда можно считать плодотворным синтезом рационализма и романтизма; не исключено, что творческая мощь такого синтеза была одной из причин, по которым мысль Фрейда приобрела в XX веке доминирующее влияние. Это влияние не обусловлено тем, что Фрейд нашел новое лечение неврозов, и, вероятно, не в первую очередь тем, что он был защитником подавляемой сексуальности. Можно очень многое сказать в пользу предположения, что самая важная причина его охватывающего влияния на культуру – именно этот синтез, плодотворность которого можно проследить на идеях двух самых видных последователей Фрейда, оставивших его: Адлера и Юнга. Они отбросили синтетический метод Фрейда и вернулись к двум его исходным составляющим.

Адлер, базируясь на скоротечном оптимизме поднимающегося среднего класса, построил одностороннюю рационалистически-оптимистичную теорию. Он верил, что врожденная неспособность к чему-то стимулирует усилия для преодоления ее и что человек, разумным путем поняв ситуацию, может освободиться от комплексов и побороть жизненную трагедию.

Юнг же, напротив, был романтиком и видел источник человеческой силы в бессознательном. Он понял богатство и плодотворность символов и мифов много глубже, чем Фрейд, чьи воззрения были ограничены теорией секса. Однако же их цели были противоположными. Фрейду было нужно понять бессознательное, чтобы ослабить его и взять под контроль, Юнгу – чтобы извлечь из него усиление жизнеспособности. Некоторое время интерес к бессознательному объединял Фрейда и Юнга, хотя они двигались в противоположных направлениях. Когда они приостанавливали свои занятия, чтобы побеседовать о бессознательном, то впадали в иллюзию, что движутся в одном направлении.

С синтезом рационального и иррационального тесно связана фрейдовская трактовка конфликта между предопределенностью и свободой воли. Фрейд был детерминистом; он полагал, что человек несвободен, поскольку им управляют бессознательное, Ид и суперэго. Однако – и это «однако» было для Фрейда решающее важным – человек предопределен не полностью. С помощью аналитического метода он может получить контроль над бессознательным. С этих позиций альтернативизма[33], в сути своей вытекающего из идей Спинозы и Маркса, Фрейд еще раз плодотворно синтезировал две полярные идеи.

Рассматривал ли он моральный фактор как фундаментальную составляющую модели человека? Ответ на этот вопрос будет отрицательным. Человек развивается исключительно под влиянием своекорыстия, которое требует от либидозных импульсов максимального удовлетворения при условии, что они не угрожают интересам самосохранения («принцип реальности»). Моральная проблема, традиционно заключающаяся в конфликте между альтруизмом и эгоизмом, практически исчезает. Эгоизм остается единственной побудительной силой, и конфликт развивается только между двумя формами эгоизма – либидозной и материальной. Вряд ли нужно доказывать, что, полагая человека сущностным эгоистом, Фрейд опирался на ведущую концепцию буржуазного мышления. Тем не менее не следует утверждать, что Фрейд попросту пренебрег сознанием как работающим элементом своей модели. Он осознавал власть сознательного, но в объяснении сознательного отобрал у него всю объективную ценность. Объяснение Фрейда таково: сознательное есть Суперэго, являющееся точной копией всех приказов и запретов отца (или отцовского Супер-эго), с которым маленький мальчик отождествляет себя, когда, боясь кастрации, преодолевает в себе Эдиповы устремления. Такое объяснение отсылает к обоим элементам сознательного: к его структуре (формальный) и к содержанию (сущностный). Основная часть отцовских норм и отцовского Супер-эго социально обусловлены, или, точнее, Су пер-эго есть не что иное, как персональная форма социальных нормативов. Каждая норма имеет свое значение – не из-за ее ценности или содержания, а из-за основы воспринявшего эту норму психического механизма. Добро есть то, что интернализует правомочность команд, а зло – то, что ее отвергает. Фрейд, несомненно, был прав в той мере, в какой нормы, признаваемые большинством людей, по преимуществу являются нормами, установленными социумом для его собственного оптимального функционирования. С этой точки зрения его теория выглядит как серьезная критика существующей конвенциальной морали, а его теория Супер-эго вскрывает истинный характер этой морали. Но Фрейд, вероятно, не намеревался вносить в теорию критическое направление и едва ли мог так поступить, ибо не особенно задавался вопросом: есть ли какие-то нормы, которые выпадают из структуры его общества и лучше соответствуют требованиям людской природы и законам человеческого развития?

Об антропологии Фрейда нельзя говорить, не обсудив двух особых проблем: вопроса о мужчине и женщине, а также вопроса о ребенке.

Дело в том, что для него только мужчина является полноценным человеческим существом. Женщина – всего лишь увечный, кастрированный мужчина. Она страдает от такой судьбы и может быть счастлива, только преодолев наконец свой «комплекс кастрации» благодаря обретению ребенка и мужа. Но женщина остается существом низшего ранга в других отношениях – например, она более нарцисстична и менее руководима сознанием, чем мужчина. Эта странная теория, по которой половина рода человеческого есть всего лишь уродливый вариант другой половины, вытекает из викторианских идей о том, что желания женщины почти целиком направлены на вынашивание и воспитание детей и на служение мужчине. Фрейд ясно выразил это, объявив: «либидо – мужского рода». Принятие викторианской идеи о женщине как существе без собственной сексуальности было выражением предельно патриархального положения о естественном превосходстве мужчины над женщиной{7}. Согласно патриархальной идеологии, мужчины более рациональны, реалистичны и ответственны, чем женщины, а потому от природы достойны быть их вождями и руководителями. Насколько полно Фрейд принимал эту точку зрения, видно из его реакции на требование политического и социального равенства для женщин, выдвинутое Дж. С. Миллом, мыслителем, которым Фрейд чрезвычайно восхищался во всех иных отношениях. Но здесь Милл оказался «сумасшедшим»; Фрейду было невозможно представить себе, что его люби мая невеста станет конкурировать с ним в обществе, вместо того чтобы пользоваться его покровительством.

Патриархальный предрассудок Фрейда имел два важных последствия для его теории. Во-первых, он не сумел разобраться в природе эротической любви, поскольку она основывается на полярности мужчина – женщина, возможной только тогда, когда мужчина и женщина равны, хотя и различны. Поэтому вся его система построена вокруг сексуальной, а не эротической любви. Даже в своих поздних работах он применял понятие эроса (влечений к жизни) только к поведению живых организмов в целом, но не распространил его на проблему мужчина – женщина даже вопреки тому, что отождествлял эрос с сексуальностью. Другое, равно серьезное последствие – большую часть жизни Фрейд пренебрегал идеей о важнейшей привязанности ребенка (мальчика или девочки) к матери, не считал, что существует страх перед матерью. Привязанность к матери могла трактоваться только в терминах Эдиповой ситуации, когда маленький мальчик – уже маленький мужчина, для которого, как и для отца, мать является сексуальным объектом и который боится только отца, но не мать. Только в последние годы жизни Фрейд признал эту важнейшую привязанность, хотя никоим образом не во всей ее весомости[34]. Фрейду мешал патриархальный предрассудок, и это не позволило его сознанию оценить женщину-мать как могущественную личность, с которой связан ребенок[35]. Почти все другие аналитики приняли мысли Фрейда о сексуальности и о второстепенной роли матери вопреки неодолимым доказательствам противного.