Голоса лета - Розамунда Пилчер

В Шотландии они были счастливы; беззаботные деньки бодрили, как порыв свежего ветра, пронесшегося по душному помещению и рассеявшего обиды, очистившего воздух.

Когда Габриэла подросла, они стали брать ее с собой.

— Она будет помехой, — сказала Эрика.

Но Габриэла никому не мешала, она не была занудным ребенком. Она была очаровательна, и именно в Гленшандре Алек по-настоящему узнал свою маленькую дочурку. Он беседовал с ней, слушал ее или просто наслаждался ее дружеским молчанием, когда она сидела рядом на берегу, наблюдая, как он забрасывает удочку в бурую мутную воду.

Но для Эрики одних только вылазок в Гленшандру было недостаточно. Ничто не могло унять ее раздражительность, неугомонность. Она все так же злилась на мужа за его заграничные командировки, за то, что он постоянно путешествует по заморским странам без нее. Каждый его отъезд сопровождался скандалом, и Алек улетал в подавленном настроении, в его ушах звенели ее сердитые обидные слова. Теперь она говорила, что ненавидит их дом, который прежде приводил ее в восторг. Он слишком маленький, ее от него тошнит, тошнит от Лондона, кричала Эрика. «Наверно, скоро она скажет, что ее и от мужа тошнит», думал Алек.

Упрямства ему было не занимать. В конце длинного утомительного дня он меньше всего был настроен потакать прихотям вечно всем недовольной жены. Он категорически заявил, что не намерен менять удобный дом на более просторное жилье в престижном районе Лондона, которое обойдется ему в кругленькую сумму; чтобы заработать эти деньги, ему придется чаще ездить в командировки.

Эрика потеряла самообладание.

— Ты ни о ком не думаешь, кроме себя. Конечно, Тебе-то ведь не приходится целыми днями торчать в этом курятнике, зажатом меж излингтонскими тротуарами. Вон Том с Дафной… Купили дом в Кэмпден-хилл.[12]

Именно в этот момент, слушая вопли жены, Алек впервые осознал, что, возможно, в один прекрасный день их брак распадется. Эрика обвинила его в эгоизме, и, хотя она преувеличивала, он действительно настолько был увлечен работой, что зачастую забывал обо всем другом. А для Эрики все было по-другому. Просто роль домашней хозяйки и матери ее не устраивала, и хотя вечерами они вели активную светскую жизнь — Алеку казалось, что они вообще никогда не ужинают дома, — Эрика все равно не успевала выплескивать всю свою безграничную энергию.

Когда она, высказав ему все накопившиеся претензии, умолкла, он спросил, чего она хочет.

— Мне нужно пространство, — отвечала она. — Большой сад, пространство для Габриэлы. Мне нужны простор и свобода. Деревья. Место, где можно ездить верхом. Я с самого Гонконга на лошадь не садилась. А раньше ездила верхом каждый божий день. Я не хочу сидеть в четырех стенах, когда ты уезжаешь за границу, а ты вечно в командировках. Я хочу принимать гостей. Хочу…

Конечно, ей нужен был загородный дом.

И Алек купил такой дом. В Нью-Форесте. Эрика потратила на его поиски три месяца, наконец нашла подходящий, и Алек, сделав глубокий вдох, выписал чек на требуемую огромную сумму.

Разумеется, это был компромисс, но Алек не мог игнорировать опасные сигналы ее отчаяния, тем более что теперь его финансовое положение позволяло дополнительные расходы на подобную роскошь. А может, это и не роскошь? Они будут возить туда Габриэлу на выходные и каникулы, да и недвижимость в условиях роста инфляции — самое надежное помещение капитала.

Дом — ему дали название «Глубокий ручей» — был добротный, в стиле ранней викторианской эпохи, со множеством комнат, оранжереей, садом площадью в один акр, конюшнями на четырех лошадей, тремя акрами огороженного пастбищного участка. Фасад дома почти полностью скрывали огромные лиловые кисти глицинии. Перед ним был большой газон с кедром посредине и очаровательными старомодными разросшимися розовыми кустами.

Эрика наконец-то была счастлива. Она обставила дом мебелью, нашла садовника и приобрела пару лошадей для себя и маленького пони для дочери. Габриэле было уже семь лет, и пони она не очень любила, предпочитая часами качаться на качелях, которые повесил для нее на кедре Алек.

С матерью у Габриэлы было мало общего, хотя они вроде бы неплохо ладили. Когда ей исполнилось восемь лет, Эрика завела разговор о том, чтобы отправить дочь в школу-пансион. Алек пришел в ужас. Он считал, что в столь нежном возрасте нельзя отправлять в закрытые учебные заведения даже мальчиков, а тем более девочек. По этому поводу они долго спорили, но так ни о чем и не договорились. А потом Алеку пришлось на три месяца уехать в Нью-Йорк.

На этот раз обошлось без взаимных упреков и жалоб. Эрика тренировала для показа молодую лошадь и проводила мужа без сожаления, даже не глянув ему вслед, ибо в тот момент она не думала ни о чем, кроме своего занятия. По крайней мере, так показалось Алеку. Однако, когда он вернулся из Нью-Йорка, Эрика ему сообщила, что нашла совершенно идеальную школу-пансион для Габриэлы, уже записала туда дочь, начало учебы — со следующего семестра.

Это было воскресенье. Он прилетел в Хитроу и из аэропорта прямиком поехал в «Глубокий ручей». Эрика поставила его перед фактом в гостиной, когда он наливал ей выпить, и там, стоя друг против друга по разные стороны камина, словно враги, они страшно поскандалили.

— Ты не имела права.

— Я тебя предупреждала.

— А я тебе запретил. Я не позволю, чтобы Габриэлу отослали в какой-то пансион.

— Я ее не отсылаю. Я ее отправляю в школу. Ради ее же блага.

— Кто ты такая, чтобы решать, что ей во благо?

— Я знаю, что ей не во благо. И это та убогая школа в Лондоне, в которую она сейчас ходит. Она — умная девочка…

— Ей всего десять лет.

— И она — единственный ребенок в семье. Ей необходимо общение.

— Которое ты могла бы ей обеспечить, если б не была слишком занята своими лошадьми, будь они прокляты…

— Это ложь… И почему я не должна заниматься лошадьми? Бог свидетель, я и так много времени посвящаю заботам о Габриэле… А от тебя, между прочим, помощи никакой… Ты все время в разъездах. — Эрика стала мерить шагами комнату. — И я пыталась привить ей интерес к тому, что я делаю… Как только ни старалась. Купила ей пони. Но ей больше нравится смотреть телевизор и читать книжки. Откуда у нее появятся друзья, если ничем другим она не занимается?

— Я не хочу, чтобы она училась в школе-пансионе…

— О, ради бога, не будь эгоистом…

— Я думаю о ней. Неужели не понятно? Я думаю о Габриэле…

Его душила ярость. Он физически ощущал гнев, сдавивший грудь. Эрика молчала. Развернувшись на другом конце комнаты, она остановилась и внезапно замерла на месте, глядя не на Алека, а куда-то мимо него. Выражение ее лица не изменилось. Бледная и надменная, она стояла, крепко обхватив себя руками. Побелевшие от напряжения, они казались обескровленными на фоне ее алого шерстяного свитера.