Русскоговорящий - Денис Гуцко

— В машину!

Сгоревшие до рассыпающихся угольных бубликов покрышки.

Инжир, абрикосы и персики. Ситцевые платочки под подбородок.

«Ишь чего удумали!»

Такой смешной бакинский акцент у русских старушек.

«Сёстры мы. Всю жизнь здесь прожили».

Что же из всего этого будет?

Митя вспоминает о маме и бабушке, оставшихся в Тбилиси… «А там?» Но нужна собранность и решимость (как если бы прыгать с высоты), чтобы додумать эту мысль до конца. Уже готов, стоишь у края — ну! Внутри тяжёлый, во весь живот, кусок льда. «А там — может там начаться такое?» Нет, нет, конечно.

В тёмные овалы бойниц врывается ветер. Если прильнуть вплотную, ветер пахнет чем-то душистым и сладким. Сады, наверное. Ведь осень, урожай. Пролетают, будто это кидают камни в колодец, обрывистые тени. Зря он сражался с маслянистым армейским отупением. «Масло съели, день прошёл. День прошёл, и … с ним». Сейчас было бы легче. Бежало бы время глупой белкой в колесе. Да какое там — белкой! в колесе! И думать бы так забыл, с метафорами, понимаешь, с излишествами. Шевелил бы привычно мыслями-культяшками. Хватало бы и этого. «До дембеля осталось…» Вот и вся арифметика, вот и вся забота.

— Мы где?

— На трассе, вроде бы.

— Пахнет вкусно. Таким каким-то…

— Эх, у меня одна продавщица была из парфюмерии…

Остановка.

Митя вслед за Земляныи и Теном вылазит в верхний люк. Действительно, сады вокруг. Ровными рядами выстроились невысокие ароматные деревца. В свете фар черной «Волги» стоит щуплый гражданин в черном кожаном плаще, туго перетянутом, перерубающем его на две части — и в черной же кожаной шляпе.

Гражданин невероятно, донельзя карикатурный. И он и «Волга» его, особенно плащ и шляпа (шляпа, на два размера больше, как раз и выдает) — сошли со страниц «Крокодила». Дунет ветер, и унесет бумажного человечка, завалит трафарет автомобиля…Но ничего подобного, он живой. У него плавные, плавающие жесты и балетная гибкость по всему позвоночнику. Кажется, он и спиной делает жесты. Слов не слышно, нашептывает что-то торопливо, но монотонно. Перед ним офицеры, человек пять. Слушают, склонив фуражки.

И вдруг:

— Да пошел ты на …!

Кто это? Командир части? Неужели и вправду Стодеревский? Надо же, никогда не матерился.

Стодеревский резко разворачивается и широко поведя рукой над головою, кричит:

— По машинам, заводи!

Колонна рычит, офицеры спешат к своим бортам.

— Чего он хотел? — спрашивает проходящего мимо Стодеревского комбат Хлебников.

— Дайте, говорит, бойцов. Дачу первого секретаря охранять. А в город, говорит, можно не входить, мы всё уладим.

Теперь идут медленно. Первая же улочка пошла в гору, зазмеилась узкими поворотами. Двигатели низко гудят. Только этот гул, больше никаких звуков. В бойницах крадется ночь. Луна кое-как выуживает из темноты каменный забор — мостовую — угол — каменный забор.

— Подстанцию сожгли, — обращаясь к водителю, Кочеулов иронично вздыхает — Поголовная пиромания. Просто хочется рвать и метать, рвать и метать!

С водителем он говорит не так, как со взводом. Говорит с ним по-свойски, запросто, хоть и подшучивает через слово.

— Ну что опять ноешь, Решёткин?

— Да Решетов я, товарищ лейтенант. Домой мне пора, понимаете… Я же уже почти гражданский, понимаете… А меня, бля, в эту заварушку! На хрен она мне впала!

— Будь героем, Рикошеткин. Девки на гражданке, знаешь, как любят героев — у-у, пищат! Падают и бьются в конвульсиях.

Спиной к двигательному отсеку прилип капитан Синицын, товарищ военврач. Ростом с фонарный столб, с дебелым скуластым лицом, на котором как горчичное семечко в поле посеян маленький носик. Тесно фонарному столбу в БТРе, ох тесно.

Когда у Мити загноился и распух уколотый иголкой палец, тов. военврач усадил его на табурет и сунул ему в зубы прямоугольную пластину из коричневого слоистого пластика, изрядно покусанную. Улыбнулся, хлопнул по плечу:

— Анестезия.

Он разложил вату, йод, металлическую ванночку.

— Панариций, — объяснил он — Минута делов, — и вытащил из кармана халата ножницы — Смотри, не дёргайся.

…Прижимая локтем фуражку, Синицын всё ёрзает, пытается поудобней расположить колени.

— Ребят, — зовет он каким-то больным голосом — А у вас автоматы заряжены?

Ребята смущены. Все-таки отвечают:

— Заряжены.

— А патроны боевые?

На это уже никто не отзывается. Патроны-то и впрямь боевые. Предохранители вниз, затворы передернуты, пальцы играют по ребрышку спусковых крючков.

Будем гуманными людьми.

Девки любят героев.

Вчера вечером они затачивали саперные лопатки. «— Хорошо затачивайте, — говорил подполковник Стодеревский, прохаживаясь вдоль орудующих наждачкой бойцов — Чтобы ржавчины нигде не было. Когда будете бить, чтобы не случилось заражения крови».

БТР совсем сбросил скорость, тянется как гигантская злая черепаха. Водитель Решетов канючит вовсю:

— Домой мне, домой… Приказ через неделю.

— Что там? — Кочеулов приник к смотровой щели.

— Горит, — не меняя кислого тона говорит Решетов — Горит, сука. Пожарная машина? Да? Точно! Вон, пожарная машина горит.

— Х…ня нездоровая.

Всполохи и тени уже прыгают по чешуе мостовой, просачиваются вовнутрь через бойницы. БТР берет вправо, вправо.

— Домой мне…

И вдруг валится на бок.

— Спокойно, ребятки, спокойно! — кричит товарищ военврач.

— Сука! Сука!

Транспортер тяжело ухает правым боком в камень, и останавливается. Локти уткнулись в лица, пальцы вынимаются из-под прикладов. В кутерьме и карусели падения никто не придавил спусковой крючок… пули запрыгали бы от стенки к стенке. Обошлось, обошлось.

— Спок-койно, ребятки, — шепчет военврач, сложенный коленями к груди в большущий эмбрион.

Загорается свет.

— Значит так!! — Кочеулов стоит, расставив ноги, упираясь в зависшее над головой сиденье водителя — Сейчас открываете люк и быстро, повторяю, быстро выскакиваете и занимаете позицию для стрельбы лежа. Если будете делать это медленно, вас перестреляют как куропаток! Вперед!

Боковой люк над Митей. Он отбивает ручку замка и, распрямляясь, выталкивает люк плечами.

Грохают о мостовую подошвы. В ушах громко сжимается и разжимается сердце. Вокруг пляшут оранжевые пятна. Все спрыгнули, разлеглись. Тишина. «Откуда будут стрелять?» Рядом, подальше в темноту, лежит Бойченко. Вертит головой, щурится на пожар. Вверх по переулку, почти поперек, горит лежащая на боку пожарная машина. Напротив неё, брюхом к брюху — завалившийся в бетонную канаву БТР. Тишина. Невыносимо хочется утопить спусковой крючок. Тишина. Шорох и посвист пламени. Тишина, чёрт побери!