Анатомия посткоммунистического мафиозного государства. На примере Венгрии - Балинт Мадьяр

В ходе приватизации во время смены режима естественным образом появилось два типа собственников. С одной стороны, те, кто обладал капиталом, вступали в бизнес путем покупки или реального увеличения капитала. Как правило, это были иностранные собственники, в большинстве случаев – мультинациональные компании. С другой стороны, если таковых не находилось или они находились, но под разными предлогами исключались из конкурентной борьбы, то бывшие государственные предприятия – иногда с помощью различных трюков – приобретались в собственность действующим менеджментом. Однако в большинстве случаев этот менеджмент состоял из технократов, лояльных к старому режиму и укорененных в нем, даже несмотря на то, что они уже без особого энтузиазма следовали его идеологическим моделям. Вследствие этого на них легко было навесить ярлык коммуняки. (Между тем в рыночных, финансовых обстоятельствах того времени значительная часть предприятий, за которыми не стояли квалифицированные собственники, практически не имела шансов на выживание.)

В то же время эта форма приватизации, независимо от ее эффективности, имела тяжелые дополнительные социальные последствия. Во-первых, неучастие «народа» в приобретении собственности породило в нем чувство лишенности права на – никогда не существовавшую – «общенародную» собственность. Пусть в результате введенной в других местах всенародной «ваучерной» приватизации или компенсационных чеков при реприватизации земель разбогатели лишь немногие, это все же могло создавать иллюзию участия в распределении собственности. Во-вторых, стремительная приватизация вовсе не благоприятствовала укреплению мелких и средних предприятий. В-третьих, свежеприобретенная собственность, особенно если ее источником было государственное распределение, имела слабую легитимизацию в обществе.

Однако, по мнению тех, кто после смены режима был непосредственно затронут безработицей или ее угрозой, кто испытал на себе последствия роста социальных различий, требование перераспределить имущество можно было бы выдвигать снова и снова, ведь собственность, созданная «народной кровью», досталась, с одной стороны, бывшим «коммунякам», а с другой стороны, иностранным мудьтинациональным компаниям. Kомпенсация, реприватизация, национальный средний класс, сильная Венгрия – вот некоторые из лозунгов, пригодных для заявления претензий на долю в собственности, реализуемых путем внеэкономического принуждения. Общим в настроении олигархов и людей, надеявшихся в будущем стать мелкими акционерами, было то, что и те и другие рассчитывали осуществить свою мечту о богатстве с помощью государства. Выборы в Венгрии облекались в форму борьбы не на жизнь, а на смерть, поскольку опосредованным образом на них решался вопрос о переделе собственности. К тому же пробуждение этих инстинктов не было связано с особыми трудностями уже потому, что венгерская история последнего столетия может быть описана как серия конфискаций и передела имущества, осуществленных с помощью государства. Распад австро-венгерской монархии после Первой мировой войны иногда сопровождался отъемом собственности в странах-правопреемницах; антиеврейское законодательство до и во время Второй мировой войны, а также венгерский Холокост в конечном итоге лишили массу венгерских евреев не только собственности, но и жизни; a коммунистическая национализация после Второй мировой войны лишила бывших собственников имущества, а крестьян – земли. И всегда находилась идеология, обoсновывавшая изъятие собственности у одних и ее передачу другим.

Для либеральной элиты, вышедшей из сферы общественных наук и хорошо знавшей историю, было очевидно, что первое поколение собственников нарождающегося капитализма будет состоять не из высоконравственных героев розовых романов для девушек. Поскольку члены этой элиты не руководствовались личными амбициями в борьбе за приватизированную собственность, при разработке условий этого процесса они намеревались учитывать лишь соображения мнимой или реальной экономической эффективности. С одной стороны, это означало, что приобретение собственности должно было по возможности осуществляться посредством реальной купли. С экономической точки зрения это была рациональная позиция, поскольку она привела к значительному притоку капитала, но скорее благоприятствовала обладавшим крупными средствами иностранным инвесторам. С другой стороны, за отсутствием капитала, который можно было привлечь к приватизации, выдвигалась цель обеспечить по крайней мере профессиональную подготовленность руководства предприятий, что, как мы упоминали выше, привело к предоставлению преимуществ менеджменту, идеологически уже не обязательно преданному коммунизму, но принявшему к сведению характер предыдущего режима и укорененному в нем. Этот подход, обоснованный с макроэкономической точки зрения и практически безупречный с точки зрения норм правового государства, столкнулся с требованием справедливости, характер которой в данном случае было трудно определить. Конечно, в целом в условиях процветающей экономики в выигрыше могут оказаться все, но экономические причины краха коммунистического режима до сих пор не совсем очевидны значительной части общественного мнения, которому до смены режима не приходилось сталкиваться с последствиями этих экономических трудностей. В итоге тяжелейшие последствия экономического краха слились с политическим переломом 1989–1990 гг. Появившаяся и стремительно растущая безработица, высокая инфляция и углубление пропасти между различными социальными группами были просто отнесены частью общества на счет нового режима без учета того, что не демократия и рыночная экономика вызвали экономические проблемы, а, наоборот, последние вынудили осуществить смену режима. Эта куриная слепота общества привела к возникновению чувства неудовлетворенности, подкрепленного идеологией «украденной смены режима» и трансформируемого в политическое недовольство, в то время как элита, осуществившая процесс демонтирования государственной собственности, получила ярлыки «прислужников международного капитала» и «пособников в сохранении коммуняками власти». За прошедшие со времени смены режима десятилетия связанные с ним эмоции, независимо от степени их обоснованности, были важным социально-политическим фактором и служили горючим материалом для популистской политики самого разного толка.

Нужно признаться, что к 2010 г. в Венгрии действительно сложилась ситуация, чреватая «революцией в избирательных кабинах»: правящие верхи уже не могли управлять, a избиратели не хотели жить по-старому.

Немалую роль в прорыве плотины сыграла не знающая сомнений, характерная для холодной гражданской войны политика оппозиции, которая не признавала результатов выборов, отрицала легитимность правительств 2002–2010 гг., использовала подконтрольные ей властные институты для ограничения правительства, а национальный и социальный популизм – для его осады. С успехом. Сильно искушение приписать крах только этой до предела конфронтационной политике, и все же нельзя обойти вниманием ответственность коалиции социалистов и либералов в том, что в Венгрии открылся путь к созданию автократического режима. Объяснением такого поворота венгерской истории мог бы послужить тезис о тупиковости развития страны и трендах истории Восточной Европы, что было бы самооправданием, не попытайся мы выяснить, какова доля ответственности коалиции социалистов и либералов за сложившееся положение.