Три&ада обреченных - Лика Янич

кусками и, шурша, скользят мимо, колыхаясь на неровностях дряблого воздуха. Поэтому день, единственный, избранный, которому будет даровано всё, чего лишились бесчисленные его братья, наступит завтра, сколько бы тысячелетий ни пришлось его ожидать.

Завтра мы окажемся на берегу лесного озера, куда так и не смогли добраться. Там ветерок будет касаться покорной воды и шептать ей о нежности и о вечности, а она будет вздрагивать, ощущая всей глубиной его нескромные порывы. Там солнечные блики зафиксируют каждый ее вздох, рассыпаясь в воздухе пыльцой космических соцветий. Там высоченные сосны, пропуская шелковистое небо меж трепетных веток, откинут взлохмаченные облака к горизонту, оставляя над нами лишь стайку беспокойных пушинок. Там трава, посвященная в земные и подземные таинства, простит нашу неловкую тяжесть и подарит ощущение покоя и воли в каждом прикосновении к телам, раскинутым рядом, к переплетенным навеки пальцам.

Там воздух будет напоен допьяна и упоен ароматами утомленной природы, позабывшей о своем божественном совершенстве. Там каждый звук окажется шифровкой, передающей суть мироздания. Шелест песчинок, струящихся между пальцев, осторожный всплеск воды, вкрадчивый шорох травинок, чуть слышное поскрипывание деревьев, ликующий стрекот стрекоз, рассыпающиеся искрами птичьи трели – из этих слышимых фрагментов сложится картина осмысленного бытия.

Слова могли бы спугнуть гармонию чуть ощутимых звуков, настоянных на тишине, но мы будем молчать. Да и о чем могут поведать слабые людские слова, являющиеся попыткой перевода тех истин, которые можно услышать на краешке вселенной в единственный день постижения?

Мы будем лежать на траве, ощущая ток, бегущий по сплетенным пальцам. Будем свободной рукой сжимать горстку песка и наблюдать, как песчинки утекают из-под нашей власти, по пути создавая образ призрачной башни. Прислушаемся к всплеску воды и окунемся в ее откровения. Она поведает нам о стайке рыбок, спешащей меж сумрачных слоев, о солнечном зайчике, заскочившем слишком глубоко, о спящей на дне деревянной лодке, которой снится хрустальный корабль.

И мы засмотримся в небо – бездонное, пронзительно синее, разрезаемое молниеносным полетом отважной птицы, будем следить за тенью облачка, мерить глубину небесных вод, привыкая к просторам, которые вскоре придется обживать. Мы почувствуем друг друга так, как не чувствовали никогда, разве что однажды, в самом начале, когда мы еще не встретились наяву. И уже не будет тебя или меня – будем мы – и будет вечность.

Но тот день не вечен – он очень долог, почти бесконечен – но не вечен. И он подойдет к концу. На землю опустится вечер, серебристо-лиловый, прохладный. Он притушит тревожное зарево заката, припудрив его невесомой пылью минувшего. Он коснется неведомых струн, и в воздухе растворится легчайший мотив прощения и прощания. Невесомо поплывет он над окрестностями, нежный и сладкий, как отголосок колыбельной, слышаной до рождения.

И придет ночь в темно-синем плаще с крупными блестками и неправильной формы застежкой. В запасе у нее будут те мириады сказок, которые так и не прозвучали после 1000 и одной озвученных – но она промолчит. Она тихонько посидит в сторонке, давая нам время побыть наедине с миром, наедине друг с другом. И мы будем вглядываться в темные глубины, стараясь прочесть по звездам вехи будущего маршрута.

Нам не будет даровано утра, мы его не дождемся. Лишь на темно-синюю часть хрупкого сверкающего шара, в который внезапно обернется наш день, упадут нежнейшие отблески нарождающейся зари. Но мы этого не увидим.

Разноцветная елочная игрушка будет вознесена в немыслимые высоты, куда не дано проникнуть самым смелым мечтам. Там шар застынет на один бесконечный миг, а потом полетит вниз и, столкнувшись с плотной пустотой, разлетится на множество искр. И среди вспышек одним мимолетным облачком мелькнут и исчезнут во мраке две жизни.

Всё, что останется от нас – это осколки того единственного дня, которого не было. Они будут разлетаться в холодной пустоте, задевая звездные россыпи, млечные скопления, черные провалы. Обрывки их хрустального звона донесутся до самых укромных уголков галактики. И на тысячах планет сотен звездных систем те двое, у которых еще есть шанс, прижмутся друг к другу теснее, услышав отзвук эпитафии – глупой истории тех двоих, что однажды разрушили всё и убили время.

P.S. И снова тот же вопрос: для кого это написано? Представляю недовольные физиономии тех, кто пробрался до конца сквозь нагромождения невнятных метафор и размытых смыслов. Я слышу их голоса, бубнящие сквозь толщу экрана, материализующиеся в проворных змейках едких комментариев.

– Полный зашквар!

– Заумная хрень!

– Что курил автор?;)

– Это про любовь? Так бы и писала, а то ни слова нормального – разбирайся, что сказать хотела!

– Да мужика ей хорошего нужно!

– Точно – если на нормальный язык это перевести, будет «хочу трахаться!»

– Тогда бы намекнула хоть!;)

– Время закончилось?! Часы передо мною – идут, ни на сек не останавливались!

– И будильник зазвонит, сука, в 6 – ни минуты лишней не даст поспать!

– И что за день самый лучший, которого не было?! Что за дичь? Она сама поняла, что написала?!

– Автор, ты в окно глядела? Там уже давно не лето! Полежи на травке, поостудись – может, дурь из головы выветрится?

– Да пахать ей надо, как все нормальные люди!

– Неее, такой уж ничего не поможет!))

– Вы читали это УГ? Ну и дауны! Я на третьей строчке всё понял и не стал тратить ни минуты на бредятину.

– Зато мы, как идиоты, время убили.

Вы правы, не стоило тратить на это ваше время. С ним, действительно, ничего не произошло – идет себе, как раньше, отсчитывает мгновения, отмеряет минуты, цедит часы. И день за днем всё также меняют друг друга, и нет между ними ни одного особенного.

Всё это – моя больная фантазия и жалкие попытки сублимации. А лето, и вправду, давно закончилось. Или это всё-таки была жизнь?

Примечания

1

Секвенция – (лат. sequentia) – муз. 1) повторение какого-либо мотива на различных ступенях восходящей или нисходящей гаммы; 2) разновидность средневековых католических песнопений.