По ту сторону кровати - Аликс Жиро де л’Эн

а жену у печи.

Народная мудрость

Наступает во всяком ремонте благословенный момент, когда перегородки вдруг словно сами прорастают из пола, электропровода побегами глициний выбиваются из-под карнизов, батареи расцветают в каждом углу каждой комнаты — вроде весенних свежих рощиц… Вот только в доме 12 по улице Веселого Зяблика ничего подобного не наблюдалось.

Более того, по правде говоря, вместо прогресса тут наблюдался медленный регресс. А иногда и быстрый. «Подготовленные» малярами стены прихожей были словно гигантской экземой покрыты, или генерализованным импетиго, — в общем, выглядели так, будто страдают одним из тяжелейших кожных недугов. Обычно фотографии пациентов с подобными заболеваниями дерматологи хранят в своих кабинетах под замком. Полуразрушенная кухня запросто могла бы служить задником для репортажа о бомбардировках гражданского населения в странах Восточной Европы. Веранда, строившаяся по «особому проекту», все еще представляла собою четыре толстых столба похабного вида, смутно маячивших в невеселом февральском тумане. Хуже того, внезапно решил взяться за дело сантехник, и две недели назад, вернувшись домой с работы, Ариана обнаружила, что все батареи первого этажа сняты. И обрадовалась столь явному продвижению ремонта. Ох, рано, рано она обрадовалась! Время шло, а Гонсальво оставался неуловим. Зато месье Педро огорошил ее поочередно двумя заявлениями: во-первых, час «установки отопительных радиаторов на прежнее место» пробьет еще не скоро, а во-вторых, пора бы оплатить бригаде первую часть ее работы, причем оплата эта выросла уже до 6785 евро (без налогов).

Ну и стало быть, Марсиакам все еще приходилось ютиться в двух комнатах второго этажа, где они разогревали еду в микроволновке, а готовили на портативной газовой плитке, водруженной для равновесия на стеноблоки. Теперь даже рагу из кабачков с макаронами и пармезаном сделалось недоступной роскошью, и семья поневоле перешла на завтраки, обеды и ужины из коробочек, обильно сдобренные кетчупом. Детям, которых поначалу сильно обрадовало такое походное существование, вскоре стало тесно, и эхо их перебранок, отдаваясь от покрытых проказой стен, было слышно даже в гараже.

В довершение девица-хорватка — у нее один только вид этого разоренного дома вызывал недавние и весьма нехорошие воспоминания — предпочла вернуться в Загреб, где, по крайней мере, больше не было «нужда шерстяной носки, чтобы слечь в постель у ночи».

Новостей из бюро по найму нянюшек, которое называлось «Лучшие девушки — за стол и кров» которому было поручено найти замену хорватке, надо было еще подождать, и Ариана решила попросить маму о помощи. Ох, поверьте, не с легким сердцем!

У Лиз Онфлёр имелся один-единственный недостаток, зато колоссального масштаба, — она была совершенством. Ей исполнилось шестьдесят два года, но не находилось человека, который не воспевал бы ее красоту, утонченность, деликатность, всегда ровное настроение, мужество и стойкость. Когда двадцать пять лет назад умер ее муж, эта домашняя хозяйка вынуждена была искать себе работу. И поступила в страховую компанию. Для начала новенькую определили принимать посетителей, но вскоре она смогла убедить руководство, что сможет заниматься более сложным делом, и тут же стала одним из лучших страховых агентов. Выйдя не так давно на пенсию, Лиз осталась такой же гиперактивной. С утра до вечера она неустанно распределяла, выполняя задания «Ресторанов сердца»[5], белковые продукты по бесплатным столовым и презервативы по тюрьмам; писала, откликаясь на просьбы афганских женщин, жалобы и заявления в органы государственной власти; расклеивала афишки зеленых и утешала тех, кто приближался к таинственной черте подведения итога жизни. Имя дочери она дала в честь Арианы Мнушкин, великого поэта сцены, рьяной поборницы левых идей и основоположницы принципов театрального самоуправления, начавших зарождаться во Франции в мае 1968 года. Лиз сочиняла прелестные сказки для внуков, сама иллюстрировала их и переплетала в книжечки. Лиз умела своими руками изготовить торт пралине в четыре этажа и успешно делала это. Лиз одевалась на распродажах у Дриса Ван Нотена[6], и ей как никому на свете шел оттенок «Веселого лесного колокольчика» от Garnier Color. Список можно было бы продолжить…

Что же касается Арианы, то она не умела сражаться вовсе — разве что за возвращение телепередачи «Кто хочет стать миллионером?» к прежнему времени показа. Пироги она пекла из пакетиков, разводя порошок водой из крана; имя дочери дала в честь Луизы Артишу, подружки детства, которая раздобыла для нее в мае 78-го автограф Даниэля Гишара[7]; сказки малышам читала по книжке, пользуясь всяким случаем пропустить пару страниц, если внимание ребят ослабевало. Кроме того, любая одежда, купленная на распродаже, была ей тесна или выглядела несуразно, а покрасив волосы «Веселым лесным колокольчиком», она в свои тридцать два делалась похожей на Лору Буш в ее пятьдесят пять…

Восхитительная, с какой стороны ни посмотри, матушка вызывала у нее гордость и подавляла одновременно: Ариана матери и в подметки не годилась. Она часто спрашивала у Лиз: «Как ты считаешь, легко ли быть дочерью помеси Софи Лорен и Голды Меир?» — а та неизменно отвечала: «не надо ля-ля, я всего лишь эскиз, черновик, зато ты — истинный шедевр!» И все потому, что Лиз Онфлёр была еще и удивительно милым человеком. Эта совершенная во всех отношениях женщина никогда не важничала, не спорила по пустякам, не шумела, а дочь обожала вполне искренне.

Когда Ариана доросла до переходного возраста, ей, в отличие от любого другого подростка, было ужасно трудно не слушаться такую исключительную мамочку, и она ограничивалась упреками в том, что родительница слишком много работает. Так что сила землетрясений, вызванных подростковыми протестами, повсеместно достигающих 147 баллов по шкале Рихтера, у них дома не выбивалась из трех.

К зятю Лиз относилась лучше, чем относилась бы к родному сыну, внуков боготворила, дочь не уставала превозносить за ее образ жизни.