Грань дозволенного - Василий Михайлович Подкованный

учинили расправу. Шакальей стаей они окружили школьный двор, перекрыв все ходы и выходы – впрочем, с самого начала мы не собирались бежать. Да и какой в этом был смысл? А потому весь путь до гаражей мы с Колей прошагали с той мрачной гордостью, которая по обыкновению окрыляет идущих на плаху. Ноги были как ватные, от переизбытка адреналина меня пошатывало. Евстафьев же шёл с мрачной решимостью, и лишь сжатые в замок пальцы рук выдавали его возбуждение.

Они набросились без предисловий – всей стаей, не играя в благородство. Стоя спина к спине, мы дрались отчаянно и яростно. Но как печальный и вполне предсказуемый в таких случаях финал – мы оказались в грязи, избиваемые со всех сторон ногами. Сжавшись в клубок, я старался как-то уменьшить урон, что выходило плохо – удары градом ссыпались со всех сторон. Чей-то кроссовок прилетел мне в глаз – мир вспыхнул, как огромный пожар. Наконец, над бойней раздался крик-приказ:

– Стоять! Разошлись!

Удары прекратились. Обзору чертовски мешал заплывший глаз и налипшая грязь. Совсем рядом лежал хрипло дышавший Евстафьев с отекшим лицом. Я полагал, что мой видок был не лучше. Рядом, перешнуровывая перемазанные «ньюбэлансы»5, тяжело сопела братва. Надо мной склонилась, пожирая меня нездорово горящими светло-голубыми глазами, Стася.

– Ты мне кроссовки кровью испачкал, – Её голос звучал как-то хрипло, с придыханием.

Мысли медленно вращались в моей голове, и передо мной встала дилемма: просто послать её на мужской детородный орган, или ответить как-нибудь поостроумнее?

«Однако, здорово меня отбили», – мелькнула в голове отдаленная мысль.

– Молчишь? Ну и ладно, мне твои ответы не особо нужны, – Девушка коротко усмехнулась. – Однако, донесу до вас одну интересную мысль: это только начало. Вам жить не захочется – это я вам обещаю. Потому как с этого дня вы, считай, нелюди.

– Ты, что ли, человек? – Я смог приподняться в локте, заглянув в горящие слюдяные глаза Стаси.

– Сейчас, валяясь в грязи, ты менее напоминаешь человека, чем я.

– Человеком можно и в грязи оставаться, – Упираясь рукой в землю, я смог сесть. Еле ворочая языком, я говорил медленно, цедя слова. – Ну, а ты мразью при любом раскладе останешься.

– Ну что ж, – Стася встала. – Если выбирать «человечное» валяние в грязи и чистую юбку с вымытыми волосами, будучи мразью – я за второй вариант. Ну, а пока… – Её красивые, алые губы растянулись в издевательской гримасе. – До завтра.

Подворотня стремительно опустела. Кое-как подползя к Евстафьеву, я помог ему подняться.

– Нельзя нам такими домой идти, – заключил я, одной рукой придерживая Колю, второй – держась за стенку гаража.

– Согласен, – прохрипел Евстафьев в ответ. Его голова безжизненно повисла, сам он с трудом стоял на ногах.

– Пойдем в «макдак» – там в туалете можно будет отмыться от крови и грязи, и льду раздобыть.

Коля еле заметно кивнул, а затем крепко выругался…

***

– Ну так что? – Участковый угрожающе надвинулся на меня. – Будем дело на тебя заводить?

Я молчал. Смысла говорить не было: до справедливости, хотя какой там – до совести, обыкновенной человечности сидящих передо мной людей было не достучаться. И я отставил все попытки что-либо объяснить.

Хотя поначалу я пытался растолковать ситуацию школьному психологу – симпатичной женщине с быстрым, острым взглядом. К ней меня под эгидой «ты же воспитанным мальчиком был, учился хорошо, что же с тобой стало?», направили для проведения воспитательных бесед. Но, когда на втором сеансе она, качнув малахитовыми серьгами, сказала что-то вроде: «Все люди сами по себе неплохи. Быть может, проблема в тебе?», я больше не сказал ни единого слова. Молчанием я отвечал и на угрозы Блинова-старшего – лысеющего коренастого жлоба с близко посаженными глазками. Ни слова я не проронил и на многочисленных коврах перед директрисой. Пожалуй, единственным, кто искренне хотел мне помочь, была староста и инспектор из окружного ОВД. Как-то раз, когда я вышел из кабинета – как обычно измочаленный и уставший, он подошёл ко мне.

– Нелегко тебе сейчас, паря, – По-отечески потрепав меня за плечо, сказал он. – Вижу я, чем вся эта перхоть дышит, да сам по рукам и ногам связан. Однако, кое-что я всё-таки могу…

Инспектор порылся в кармане пиджака и, вытащив на свет божий визитку, вручил её мне.

– Эту гниль, Блинова, беру на себя. Дело на тебя он завести не посмеет, – продолжал инспектор. – За это ручаюсь. Если что – сразу звони. Ну, и это, – Мой собеседник замялся, запустив пятерню в седеющую шевелюру. – Дерьмо случается, паря. Это надо перетерпеть. Сломаешься, дашь слабину, и они тебя с потрохами сожрут. Так что крепись, и не сдавайся.

Крепко пожав мне руку, он удалился.

И вот сейчас, сидя напротив исходящего слюной участкового, я апатично смотрел в его красное, злое лицо. Рядом бесновалась директриса с психологом, осуждающе на меня смотрела моя мать.

Дома меня тоже ожидала головомойка, слёзы, истерики – её уже не в первый раз вызывали с тех самых пор, как началась вся эта история. И было отчего – Стася держала своё слово. Я стал часто просыпать, ходил не глаженным – да и какой смысл был прихорашиваться, если в конце дня меня опять повалят в грязь? Моё лицо задубело от побоев, всё тело было раскатано вдоль и поперёк.

В определенные моменты, когда, казалось, силам было уже неоткуда взяться, мы поднимали свои руки, чтобы раз за разом быть поваленными на землю, избитыми, но…не сломленными. Жалость к самому себе я гнал в шею, и лишь злился, все больше и больше. За это время мы с Колей стали самым настоящим спаянным тандемом, иначе нам было не выжить.

И именно в таких условиях стали проявляться настоящие характеры тех, кого, казалось, знаешь уже не первый год. В повседневной жизни это было почти невозможно, но не сейчас, когда Стася, движимая желанием унижать и травить, поделила класс на гонящих и гонимых…

Пара одноклассников с подносами замерли перед нашим столом, затем резко развернувшись, двинулись к соседнему.

– Смотри, как засеменили, – недобро ухмыльнулся Коля, сплёвывая.

– Я присяду? – прерывая Евстафьева, спросила Оля, ставя на стол поднос.

– Садись, конечно же, – ответил я, подвинувшись.

Поблагодарив, староста присела.

– А чего не с остальными? – хмуро поинтересовался Коля.

– Я вам мешаю?

– Нет, конечно же, – Евстафьев вернулся к ковырянию борща. – Просто тебе самой-то не страшно?

– Я – не все, – отрезала Оля. – Приятного аппетита.

И действительно – в классе нас сторонились, как чумных. Было лишь небольшое исключение в виде Оли и ещё пары человек. Класс словно отгородился от