Первые леди Рима - Аннелиз Фрейзенбрук

Отзывы о Фульвии в анналах римской истории едва ли более лестны, чем эти грубые надписи.[41] По словам одного древнего историка, после смерти самого резкого критика Антония, Цицерона, Фульвия потребовала принести ей его голову и проткнула уж очень шустрый язык великого оратора своей золотой шпилькой для волос — импровизированный женский вариант кинжала или меча. Это создало ей репутацию жуткого гибрида женского и мужского естества. Октавиана тоже подозревали в авторстве непристойной поэмы о ней, в которой он заявлял, что Фульвия, недовольная отношениями Антония с другими женщинами, умоляла Октавиана: «Сразись со мной или поимей меня» — но он это приглашение насмешливо отклонил.[42]

Для римской женщины быть замеченной на традиционно мужской территории, подобной той, на которой действовала Фульвия, не вело автоматически к ее осуждению. Сильно идеализированная история города в своей мифологической части пестрит историями о женщинах, подобных юной Клелии, прославляя ее за спасение группы женщин, заложниц этрусского короля Порсены, которых она уговорила переплыть с ней через Тибр под градом вражеских копий. Ее всенародно отблагодарили, воздвигнув статую на Аппиевой дороге, — честь, доступная во время Республики почти исключительно одним мужчинам. Других женщин, и литературных, и реальных, хвалили за их «мужскую» храбрость при совершении самоубийства. Наиболее заметной в этой группе была Лукреция, изнасилование которой Секстом Тарквинием, сыном римского царя Тарквиния Гордого, стало толчком для свержения монархии в 509 году до н. э. и основания Республики на выраженных демократических принципах. Лукреция заслужила вечную похвалу и стала ролевой моделью для римских женщин за то, что после изнасилования поразила себя в сердце, не позволив скомпрометировать свою чистоту и принести бесчестие своему отцу и мужу.

Были и еще женщины, что напрямую вмешивались в конфликт между воюющими мужчинами, выступая как посредники в установлении мира. В ответ на мольбы других римских матрон города Ветурия и Волумния начали переговоры об уходе от городских ворот Кориолана, сына и мужа соответственно, угрожавшего вторжением в Рим в V веке до н. э. Когда похищение сабинянок самыми первыми римскими поселенцами стало угрожать возникновением войны между горожанами и их соседями, именно мольбы женщин привели к миру.

Все эти легенды возникли в римской истории во времена суровых перемен, когда свергали тиранов или разрушали их планы, восстанавливая естественное течение дел. Существовало высказывание, что если бы все женщины были так целомудренны, как Лукреция, так храбры, как Клелия, и так мудры, как Ветурия и Волумния, Рим никогда бы не попал в ловушку порока, коррупции и деспотизма, что столь ярко проявлялись в различные моменты его истории.[43]

Как правило, женщины вроде Фульвии и Клеопатры, вторгавшиеся на эксклюзивно мужскую политическую и военную территорию, рассматривались как предвестники перемен. Разделительная линия между женской сферой домашней жизни и публичным миром мужчин была строго зафиксирована, и горе любой женщине, ощутившей, что переступила ее. Одной такой фигурой республиканской эры стала Клавдия Метелла, упомянутая в судебной речи, произнесенной в 56 году до н. э. Цицероном, когда он защищал ее бывшего любовника, Целия Руфуса, за попытку убить ее. Цицерон заявил, что голословное обвинение было сфабриковано братом Клавдии, Клавдием, с которым Цицерон имел давнюю вражду. Цицерон опорочил статус Клавдии как свидетельницы, заявив, что она входила в шумную, пьющую и развратную компанию, что жила на популярном морском курорте Байя, к югу от Рима. Самое страшное слово, которое он использовал, было «печально известная» — подразумевая, что Клавдия нарушила неписаное правило римского общества, диктовавшее обязанность женщины быть видимой, но не слышимой.[44]

Однако прежде всего реальной целью таких выпадов были мужчины, так или иначе оказавшиеся в зависимости от вторжения женщин в публичную сферу — согласно римским понятиям о мужественности, они представлялись слабыми и женственными, неспособными содержать в порядке собственный дом. По крайней мере, именно такие эмоции прятались за описанием Фульвии как «женщины, которая не занимается прядением и домом, ей не интересно установление власти над мужем, который является простым горожанином, она хочет править правителем и командовать командиром — и следовательно, Клеопатра должница Фульвии в том, что учила Антония подчиняться женщине».[45] Полностью противоположные эпитафии на гробницах женщин этого периода прославляли исполнительниц домашней роли, которые все без исключения рожают детей, любят своих мужей, ведут дом, прядут шерсть и могут поддержать разговор, но знают свое место.[46] Для римского образа мышления сидящая с веретеном домохозяйка была идеалом женщины, слепленным в образе героической мученицы Лукреции, которая ткала за своим ткацким станком, когда ее насильник впервые увидел ее. Контраст между нею и бесстыжей Фульвией не мог быть более ярким.

В конце концов кампания Фульвии и Луция по привлечению оппозиции Октавиану на сторону Антония была подавлена в начале 40 года до н. э., когда войско Октавиана осадило их лагерь, заставив восставших хаотично отступить, увлекая за собой и Тиберия Нерона с Ливией. Следующий год их жизни прошел в изгнании, в странствиях, и маршрут их неясен. Вынужденные сначала переместиться на курорт Пренесте восточнее Рима, они двинулись оттуда до Неаполя, а затем на Сицилию, где муж Ливии надеялся получить защиту от другого изменника — Секста Помпея, использовавшего остров как свою базу после бегства с места поражения своего отца Помпея от войск Юлия Цезаря. Но Октавиан начал попытки помириться с Секстом Помпеем, и Ливии с Тиберием Нероном пришлось уехать в Грецию, где Спарта, похоже, наконец-то оказала паре эмигрантов теплый прием — вероятно, благодаря имени Клавдия, семейство которого имело интересы в этом регионе. Когда место, где они скрывались, было раскрыто, им пришлось бежать через горящие леса Спарты.[47]