Как я съел асфальт - Алексей Швецов

Спустя какое-то время все как-то само собой рассосалось. Каждый занялся своим делом, нашел себя в жизни – или, напротив, потерял. Но из всех музыкантов и завсегдатаев каморки только Геша остался верен музыке и длинным волосам. Он по-прежнему играл музыку в группе. Играл на свадьбах и похоронах. Еще у Геши бывали концерты и на корпоративах, где все, перепившись, абсолютно не обращали на музыку внимания, как на разлитый кем-то на столе соус. Для кого только не играли Геша и его группа, наверное в память об «Уличном фонаре», названная «Свет мечты». Все его песни были похожи одна на другую или одна на чужую, но Геша не переживал. Главное, что стихи были разными и со смыслом.

А Геша любил сочинять стихи на малоизвестных ему английском, испанском и итальянском языках. Но если с итальянским проходило (этот язык мало кто знал), то с английским было гораздо сложнее. Геша складывал свои стихи из малоупотребляемых в Англии и придуманных Гешей слов:

Лвинг винглз сеп темби.

Мег туд тьюзди.

Сент бенди коллче аран би…

И если у него спрашивали, на каком языке песня, а он отвечал, что на английском, его часто поднимали на смех те, кто немного владел этим языком. Тогда Геша переходил на итальянский. Его грустные стихи изобиловали словами: серпинто, луягуро, персольто, контине, реветти, люкомба, сорказти, бильяццо, полюццо. А еще, чтобы избежать возможных недоразумений, Геша говорил, что эта песня написана на древнем языке народов страны Парколло, которая была когда-то расположена на древнем материке Гондвана. А песня, продолжал рассказывать Геша, о парне, который любил пиво и одну девушку, но у него не было Интернета и он не знал, как ей признаться в любви.

Саша всегда восхищался поэтическим талантом друга и пробовал сам что-нибудь написать в этом роде, но у него не получалось. Точнее, получалось, но как-то не так. Не так, как у Геши, у которого был к этому несомненный талант. Талант от Бога.

К своему творчеству и таланту в целом Геша относился совершенно серьезно и без тени юмора говорил, что он – один из настоящих поэтов-песенников, в чьих словах есть глубокие мысли.

А скрипачка Маша, что придерживала тогда басиста на феерическом выступлении первого состава группы, неожиданно стала женой Геши.

Саша всегда любил Гешу, точнее, не всегда. Когда Геша женился на Маше, которой симпатизировал Саша, Саша перестал любить и Гешу, и Машу. Но вскоре опять полюбил. Полюбил, потому что Маша не стала женой Саши, а стала толстой, некрасивой и стервозной бабой и при этом женой Геши.

Они допоздна сидели и разговаривали про Олю. Саша и Гена. Они много чего вспоминали. Воспоминания, в основном, были теплыми и хорошими. А сидели они у Саши на кухне, в его, Сашиной, квартире. Геша сам захотел уехать к нему.

– Не могу я сейчас дома оставаться. Пока не могу, – объяснил он Саше. – Маша придет и все опошлит своим приходом. Понимаешь?

– Понимаю, – кивал головой Саша.

Он понимал друга как никто другой. Он скорее допустил бы мысль, что Геша мог бы покончить собой, имея такую спутницу жизни, как Маша. Но Ольга… при чем здесь Оля?

– А как они последнее время общались? Я говорю о твоей сестре и супруге, – спросил Саша, наливая себе и Геше чай.

– А никак, – махнул рукой Геша. – Видеть друг друга не хотели.

Когда Геша сообщил о своих намерениях осчастливить Машу предложением руки и сердца, Саша очень переживал. Мало того что он сам в то время имел виды на скрипачку, так теперь становилось совершенно понятным, что ему придется покинуть удобное жилье на Сретенке. И он стал скитаться по съемным квартирам.

Оля тоже не была в восторге от выбора брата. Женщины как-то сразу не поладили между собой, и вскоре они разменяли писательскую квартиру на две отдельные.

– Оля давно перестала ходить к нам в гости, а я если и приходил к ней, то без Маши. – Рука Геши дрогнула, и он пролил чай себе на брюки.

Геша небрежно смахнул с брюк капельки чая и, уставившись в окно, рассказал, как он ходил на квартиру Оли. Ходил в тот день, когда это известие обрушилось на его плечи и на его мексиканские усы.

После разъезда Оля жила в Марьино. Геша, с трудом волоча отяжелевшие ноги, подошел к двери Олиной квартиры. Сердце его билось, точнее, не билось, а буквально выскакивало из груди. Геша взглянул на дверь квартиры своей сестры и закатил глаза. Непоправимость и неправильность всего произошедшего не давала ему покоя. С тяжелым сердцем он очнулся. Очнулся. Именно очнулся, как будто его включили. Геша открыл глаза. Точнее, один глаз, другой был закрыт. Геша не вздрогнул, не забоялся, не издал никакого звука, а просто молча смотрел на номер квартиры. Он искал разгадку в этих двух цифрах. Но двадцать второй номер на табличке не давал Геше никаких подсказок.

Входная дверь в квартиру Оли была не заперта, но он долго не мог туда попасть, так как ключей у него не было. Совсем. У Геши совсем не было ключей от Олиной квартиры. Геша вспомнил об этом. Вспомнил как-то вдруг, неожиданно вспомнил. Свет везде горел. Геша с порога стал звать сестру. Но никто не отвечал. А потом он понял, что напрасно зовет Олю, потому что ее здесь нет.

Геша прошел в комнату. Свое тело он в этот момент не ощущал, вернее, ощущал, но как мешок, именно мешок, набитый пылью. Он прошел в комнату и увидел, что никого здесь нет. Совершенно никого. А еще увидел платье. То самое платье, в котором Оля попала на соседский балкон. Геша догадался, что это именно то самое платье, потому что оно было испачкано вишневым вареньем. В тот момент он ощутил досаду. Да, это была именно досада.

– Понимаешь, старик, – говорил о своих ощущениях Геша, – то самое платье лежало на диване. Скомкано и брошено на диван.

Саша участливо кивал головой, хотя не понимал, что в этом платье вызывало в Геше такое чувство.

– Ну почему она такая непрактичная? – Геша с какой-то злобой погасил в пепельнице окурок.

Саша снова кивнул и отхлебнул из чашки.

– Ты уже испортила одно платье, – пояснял Геша, – так его и надень! Так ведь нет! Оля надела другое платье. Естественно, теперь и оно безнадежно испорчено. И что мы имеем в сухом остатке?

Этот вопрос был адресован другу. Саша подумал мысль и отчетливо понял, что он не совсем понял, куда клонит Геша. А еще точнее, он совсем этого не понял.

– Что в сухом остатке? – переспросил он у друга.

– А в сухом остатке – два… понимаешь, старик, два испорченных платья и несколько разбитых банок с вареньем.

Саша подошел и обнял Гешу за плечи:

– Не переживай так. Я все понимаю. Я сам через это прошел.

Плащ, испорченный плащ, белым пятном висел перед глазами Саши.

Когда Саша уже был студентом и учился в Москве, то после первой сессии приехал домой в Ейск на каникулы. Тогда он заявил матери, что ему нужны новые брюки. В условиях тотального дефицита, которым наградила нас коммунистическая партия, в магазинах готовой одежды купить что-либо приличное было невозможно. Особенно в Ейске. Мама и папа – коммунисты с многолетним стажем – категорически отказывались посетить местную толкучку, где посредством спекулянтов можно было прикинуться вполне прилично. Саша не менее категорично заявил, что в старых поношенных брюках в столицу не поедет.