Исход. Возвращение к моим еврейским корням в Берлине - Дебора Фельдман

Я устроилась на белом ковре из опавших лепестков персика, росшего рядом с корпусом, открыла книгу, прочитала эссе Адриенны Рич «Расщепленные у корня», и тут мое подсознание проснулось: воспоминания, как принесенные водой камни, хлынули из его глубин, и я начала бешено писать, будто иначе они раздавили бы меня.

Стоило начать – и остановиться я уже не могла. Тексты давали выход скопившейся во мне за прошедшие годы ярости и горечи, и я изливала их уже не в дневник, а в анонимный блог, куда писала с компьютера университетской библиотеки, через прокси-сервер, чтобы никто не смог меня вычислить. Простое эссе, задание для самостоятельной работы от проницательного профессора, переросло в часы литературного отмщения. Годами кто угодно, кроме меня, управлял сюжетом моей жизни и диктовал мне мою же историю, но теперь я была полна решимости снова встать у руля с оружием – словом – в руках и отстоять свое право на выбор пути развития сюжета. К моему удивлению, тот блог не только стал моим личным терапевтическим инструментом, но и привлек много читателей, по большей части тех, кто оказался в сходной ситуации. Так и вышло, что онлайн я общалась и взаимодействовала с другими «отступниками под прикрытием» с позиции тайно недовольной хасидской домохозяйки, но в реальной повседневной жизни отчаянно пыталась стать кем-то бóльшим.

Прошло два года с поступления в колледж Сары Лоуренс, и я понемногу начала сбрасывать свою старую личность, как чешую. Сначала это проявлялось в мелочах: я стала иначе выглядеть, свободнее говорить, работала над акцентом, чтобы больше походить на американку, осваивала новые социальные механизмы. Подражая людям вокруг, я примеряла на себя «американство» – и, хотя оно сидело не идеально, я не видела других вариантов и думала, что мне подойдет. Логично было предположить, что человек вроде меня никогда не сможет влезть в новую идентичность и при этом не чувствовать, как где-то она жмет, а где-то колет. Придется научиться жить с ощущением дискомфорта. Да и что такое пара забытых булавок в сравнении с корсетом, который я вынуждена была носить всю жизнь?

Вторая часть моего плана включала собственный банковский счет, куда я переводила деньги, заработанные на случайных копирайтерских заказах, аренду машины и квартиры, в которой мне с моим почти трехлетним сыном предстояло официально начать новую жизнь. В поисках доступного жилья я наткнулась на небольшую мансарду на берегу Гудзона – под остроконечной крышей, за 1500 долларов в месяц. В одну комнату я купила матрас, во вторую – дешевый диван, два стула и стол.

К квартире прилагался также вид на реку и Палисады[10], возвышавшиеся на другой стороне, а за ними оставались мое семейное гнездо и муж, который по-прежнему приходил домой и уходил из дома – будто ничего и не изменилось, а его жена просто вышла за покупками и вот-вот вернется, чтобы приготовить ему ужин.

Мы так толком и не попрощались. Адвокат посоветовала оставить этот вопрос открытым, хотя, на мой взгляд, наши отношения с мужем давно закончились. Мы с Эли были женаты пять лет, два последних – почти не разговаривали, пересекались только ненадолго – к примеру, на субботних обедах, но и тогда с нами были другие люди, присутствие которых отвлекало. Мы так и не смогли узнать друг друга, а потому, возможно, даже не поняли, что друг от друга отдаляемся. И новая разлука мало чем отличалась от жизни, которую мы вели до нее.

Когда Эли спросил, где я и почему не дома, я постаралась не говорить ничего о будущем и ответила, что мне нужно личное пространство. Эта концепция для него была чуждой, но задавать новые вопросы он тоже не хотел, поэтому просто принял мой ответ, как если бы понял его. Он верил, что мы расстаемся ненадолго – возможно, именно поэтому и не стал возражать тому, чтобы я забрала сына. В его мире женщина не могла выжить без мужчины, так почему же я должна была оказаться иной?

В моих интересах, по мнению адвоката, было создать длительный период сепарации, в течение которого мне будет разрешено жить с ребенком. А для этого нужно создать иллюзию, что я еще не до конца решила разводиться и открыта к другим решениям. И, конечно, мне нельзя было раскрывать намерение отойти от религии. Вместо этого предстояло понемногу показывать, что моя жизнь меняется, оставаясь при этом в рамках дозволенного. А значит – придерживаться кошерной кухни, покрывать голову при визитах Эли к ребенку, отдать сына в еврейский детский сад и прочее. Только после, уже под защитой созданного прецедента, я смогу расслабиться и жить как хочу.

Но даже самые маленькие перемены поначалу казались огромными. Самостоятельная жизнь наполняла меня восторгом, я незаметно праздновала обретение свободы. Например, пригласила на небольшую коктейльную вечеринку несколько одногруппников, разложила на тарелке сыры с незнакомыми названиями – и сразу же почувствовала себя утонченной хозяйкой дома. Или отправилась в большую городскую библиотеку с огромными, от пола до потолка, окнами на реку и заняла место на застекленной веранде, наслаждаясь возможностью безнаказанно читать. Принесла домой огромную стопку книг – и с гордостью сложила у входа, чтобы гости могли их видеть. Мне хотелось прочитать все, что я пропустила, все, что было неотъемлемой частью культуры светского человека. Когда в моих руках оказался потрепанный томик «Искусства счастья» Эпикура, я немедленно вспомнила сходное по звучанию слово из идиша – апикурис[11] – и внезапно осознала: термин, которым дедушка уничижительно называл только самых низких вероотступников, происходит, вероятно, от имени этого философа. Я прочитаю его «руководство» по счастливой жизни – и получу опыт, прямо противоположный всему, чему меня учили в детстве, в общине, где не стремились к счастью. Получается, отказываясь от религии, я выбираю счастье, как, отказываясь от ночи, человек выбирает день? И я жадно глотала Эпикура, одновременно понимая: даже теперь, читая некоторые книги, я все еще испытываю легкие уколы вины и беспокойства.

Я не только запасалась запретными книгами, но и радовалась простым повседневным способам чувствовать себя нормальной. Нормальность в моем тогдашнем понимании означала жизнь без запретов, прямой путь к исполнению желаний без непременных препятствий, преграждающих дорогу. Мне нужен был только двигатель – сила воли.

Да только где он, этот двигатель, внутренний ресурс, который то появляется, то исчезает, как поезд-призрак? Иногда мне казалось, что сила кипит внутри и никогда не иссякнет, иногда – что ее у меня никогда и не было, что я пробудилась от сладкого сна и должна встретиться с суровой реальностью. Переходы из одного состояния в другое были настолько неожиданными, частыми и резкими, что я вскоре поняла: пережить этот период я смогу, только если целиком перейду в совершенно иное эмоциональное состояние – в оцепенение. В этом мне повезло: разум мой хранил воспоминания о похожих временах, когда подобный энергосберегающий режим был необходим, чтобы выжить, и теперь я просто позволила им снова всплыть на поверхность, прекрасно понимая, что нынешние испытания требуют ни с чем не сравнимого уровня эмоционального контроля.