Тонущие - Ричард Мейсон

— Наши взгляды во многом сходны.

— Правда?

— Да. — Я запнулся, подбирая нужные слова. — Весь вечер я презирал себя за то, что веду себя, как все остальные рыбы.

— Уверена, вы не такой.

— Надеюсь, что не такой. Но я одеваюсь, как они, говорю, как они, возможно, даже думаю, как они. Мои убеждения не слишком тверды и не очень четко сформулированы — по крайней мере, по сравнению с вашими.

— Не много же мне сейчас пользы от моих убеждений, — вымолвила она сухо.

Несмотря на темноту, я понял, что она улыбается.

— Дело вот в чем, мистер Фаррел. В смысле, Джеймс. Человеку приходится мириться с некоторой долей давления со стороны общества. Опасность приходит тогда, когда вы чувствуете, что поддаетесь ему, что оно тянет вас на дно. Мы должны сами распоряжаться собственной жизнью, но на практике этого не происходит. Мы думаем так, как думают наши друзья, наша семья. Сколько вы знаете людей, которые выбрались за пределы своего маленького течения? Думаю, очень немногих. А в той стае, в какой нам выпало передвигаться, их и того меньше.

— Что это за стая?

— Вы меня спрашиваете? Вы провели целый вечер с этими людьми, там, внизу. И вы еще спрашиваете? — В голосе ее слышалось негодование. — Деньги и образование должны бы давать человеку свободу. Но этого не происходит. Привилегии — та цепь, которой мы прикованы к миру наших прадедов, у других рыб, в других стаях такого нет. Вы и представить себе не можете, — закончила она с горечью, — какие на вас возлагают ожидания, если ваша прапра умудрилась соблазнить Карла Второго и получить в результате титул для своего рассерженного мужа.

— В вашем роду так и произошло?

— О да! Я знаю, по выговору меня можно принять за американку. Но это результат образования. Я англичанка до мозга костей. Семейные традиции так плотно опутывают меня, что я иногда спрашиваю: а много ли во мне настоящего? Какой процент себя самой я действительно имею право считать своим собственным? — Элла в последний раз затянулась. — Иногда мне кажется, что большая часть моей души принадлежит поколениям моих предков. И именно они распоряжаются моей жизнью.

Она окончила свою речь и одновременно докурила; я услышал шорох картона: она бросила окурок в пустую коробку.

— Гадкая привычка, — заметил я.

— Так и есть.

Мы молча сидели рядом.

— Вы считаете меня очень странной, Джеймс? — спросила она наконец.

— Я считаю вас удивительной. — Я чуть было не взял Эллу за руку, но слишком долго колебался и упустил момент. — Какой он, ваш остров?

— Мой остров?

— Ну, тот, на который вас выбросило течением. Расскажите, какой он. Пока что вы сообщили только, что там неинтересно, хотя не похоже.

Элла ответила не сразу. Напрягая зрение, я смотрел на едва различимые контуры ее носа и щеки. Когда она заговорила, я заметил, как блеснули ее белые зубы.

— Забудьте про эти острова, — промолвила она. — Я совершила нечто, чего не следовало совершать, а уж рассказывать вам об этом я точно не должна.

— И все же…

— Я позволила событиям опередить меня и не знаю, что теперь с этим делать. — Она помедлила, успокоенная темнотой, а потом вдруг резко мотнула головой. — Мне надо спуститься вниз, — произнесла она тихо, и я услышал шелест ее платья — она поднялась со ступеньки.

— Вы разве не расскажете, что же такого натворили?

— Если вам действительно хочется знать, ждать осталось недолго.

Перила скрипнули: Элла схватилась за них и начала медленно спускаться по узкой лестнице.

Я не стал ее удерживать. Просто сидел в темноте, прислушиваясь к звуку осторожных удаляющихся шагов. Затем услышал, как двумя пролетами ниже открылась и закрылась дверь в ванную комнату, а через несколько минут открылась опять, и я представил, как Элла, вновь сияющая, спускается по последнему пролету лестницы в холл Бодменов, спокойная на фоне хаоса танцев и прощаний.

А я был далек от покоя. Я сгорал от неудовлетворенного любопытства. Однако решил ждать, как ждал прежде, в той комнатке с книжными полками, — чтобы она наверняка успела затеряться в толпе гостей. Лишь после этого я поднялся и осторожно спустился вниз.

Вспоминая о том вечере, я вижу себя на некоем возвышении — предположительно, на лестнице. Передо мной узкий холл, отделанный отполированным до блеска черным и белым мрамором. Через распахнутые двустворчатые двери мне видна гостиная и усталые смеющиеся люди, группами сидящие на составленных рядами стульях. Идет третий час ночи. Дверь в комнату для танцев закрыта, но музыка тем не менее отчетливо слышна. Вдруг она смолкает, и я различаю и узнаю громкий голос, веселый, взволнованный, который спрашивает, не угодно ли гостям пройти в гостиную, поскольку там им предстоит услышать важную новость.

Закрытые двери распахиваются, из них выливается поток людей, раскрасневшихся от танцев, они наводняют холл, а затем и гостиную. Среди них я вижу Эллу, ее по-прежнему сопровождает Чарли Стэнхоуп. Камилла Бодмен что-то взволнованно восклицает. Она сияет. Вечеринка проходит просто великолепно. Уже третий час, но из значимых гостей почти никто не ушел. Она в восторге от новости, которую собирается огласить, в восторге потому, что она-то знает новость заранее. И предвкушает, как завтра будет рассказывать всем, что накануне вечером едва сдерживалась, но «тайна есть тайна», вы же понимаете.

Все эти мысли отчетливо читаются на ее ясном челе и в победном сиянии карих глаз. Девушка, владеющая виллой в Биаррице, рассеянно улыбается: она немного пьяна, в одной руке у нее — коктейль с шампанским, другой она с беспокойством ощупывает волосы на затылке, чтобы убедиться, что жизненно важная заколка по-прежнему на месте. Тут она видит какого-то знакомого, забывает о прическе и бросается к нему, распахнув объятия.

Услышав во второй раз тот же громкий, взволнованный голос, обладатель которого просит всех уделить ему минуту внимания, я понимаю, что принадлежит он Чарли Стэнхоупу. Меня сначала удивляет, что ему есть что сказать, но потом я вспоминаю о помолвке и, вместо того чтобы пойти в гостиную, остаюсь на прежнем месте, на лестнице, откуда мне хорошо видно происходящее. Я рассматриваю женщин, стоящих поблизости от Чарли, а он тем временем сообщает присутствующим: поскольку здесь собрались самые лучшие его друзья, он хочет, чтобы они первыми услышали счастливую новость.

И только разглядев его руку в руке Эллы, я осознаю, что свершается самое худшее, но даже тогда мой разум отказывается в это поверить. Однако я тут же получаю окончательное подтверждение: Стэнхоуп наклоняется ее поцеловать, а она целует его в ответ, и все поднимают бокалы, от души поздравляя жениха с невестой, а кто-то начинает петь «Они хорошие ребята». Они отрываются друг от друга, сияя от счастья, а Элла поднимает глаза, улыбаясь и благодаря за поздравления, — и тут видит меня на лестнице.

Кажется, наши глаза встретились.