Тонущие - Ричард Мейсон

— Так это и есть та самая чудесная девушка, о которой я не должен был никому рассказывать? — спросил я с улыбкой.

— Именно она, — ответил он, глядя в дальний конец очереди, туда, где находилась Элла. — И она действительно чудесная, разве не так?

— Мои поздравления.

Он проследовал дальше.

Прием шел своим чередом. Ленч был накрыт на длинном столе, сверкавшем серебряными приборами, в столовой — великолепной комнате с красными обоями, большой люстрой и окнами, выходящими в сад. За окнами шел дождь.

Я сидел между Камиллой и Сарой, напротив девушки с виллой в Биаррице. Еда, как и предсказывала Камилла, оказалась превосходной, да и вино было недурным. Розы, стоявшие в вазах, наполняли комнату благоуханием. Я случайно уловил обрывочные фразы Эллы, оказавшейся в соблазнительной близости от меня: между нами сидело всего три гостя.

Но по мере того как ленч продолжался, я все лучше слышал разговоры и понимал, что каждая фраза, доносившаяся до меня, стоит ровно на предназначенном ей месте: моя любовь говорила с той бездумной и хорошо отработанной небрежностью, о которой столь неодобрительно отзывалась всего несколько недель назад. Она очень мило благодарила гостей за подарки; как и положено, скрытничала по поводу свадебного платья. И никак я не мог разглядеть в ней ни единой черты той женщины с суровым лицом, что говорила со мной об океане на темной лестнице дома Бодменов. Это превращение привело меня в ярость. Элла как будто решила плыть по течению, вместо того чтобы сопротивляться ему, и плыла она с изысканным изяществом, которое напоминало манеру поведения Стэнхоупа и точно так же мне не нравилось.

И все-таки я не отчаивался. Какие-то модуляции в этой светской болтовне навевали воспоминания о том голосе, что я слышал в парке и в комнатке с книжными полками. Я снова улавливал то же смятение, ту же искренность, с какой Элла восставала против сил, которые… как она выразилась? «Тянули ее на дно». И утянутая на дно Элла решила утонуть с достоинством.

В таком ключе я размышлял и был отчасти прав; в этих рассуждениях я подошел к истине ближе, чем в остальные мгновения полета моей средневековой фантазии. Ошибался я лишь в одном: считал, будто знаю, что именно утянуло ее на дно.

Хотя присутствие Эллы было для меня большим искушением, я все-таки не забывал о своих обязанностях в качестве спутника Камиллы Бодмен, впрочем, мне и не позволяли о них забыть. Заразительный смех женщины, с которой я пришел на прием, то, с каким заговорщическим видом она сплетничала о чужих оплошностях, с каким вниманием и с какой признательностью слушала мои ответы, — все это привело меня в весьма приятное расположение духа. «Не одна Элла умеет прятать истинные чувства в потоке непринужденной болтовни», — думал я. И намеревался продемонстрировать ей, что в этом деле я не менее искусен, чем все остальные.

И вот я поддерживал беседу с Камиллой, с Сарой, с хозяйкой виллы в Биаррице, одновременно стараясь придумать, как на минутку похитить у всех Эллу, и решил, что не уйду с приема, не попытавшись реализовать этот план.

Сара Харкорт, стройная, в голубом льняном платье, сидела слева от меня и рассуждала о своей нелюбви к розам. Я подозревал, что ее осуждение, не дошедшее до слуха хозяйки вечера, относилось больше к Памеле, чем к ее цветам, а еще мне показалось, что я понимаю причины этой враждебности. Для Сары Памела была захватчицей. Начать с того, что говорила она с американским акцентом, и это едва ли играло в ее пользу. Но еще более неприятной была та старательность, с какой миссис Харкорт пыталась англизировать каждую черту в своем облике и поведении. Волосы она зачесывала наверх, как во времена короля Эдуарда, носила тяжелые старинные драгоценности, в обращении с лакеем проявляла положенную меру вежливого высокомерия.

Я видел, что все это раздражает Сару почти так же сильно, как меня — очаровательная болтовня ее двоюродной сестры. И хотя она молчала, я чувствовал, что она испытывает явную враждебность к иностранцам, особенно тем, которые стремятся узурпировать чужое пространство. Эта черта характера свойственна некоторым англичанам. Сара сидела рядом со мной, едва прикасаясь к стоявшим перед нею кушаньям, великолепная, величественная. Я заметил, что с нею никто не заговаривает, но все ощущают ее присутствие, и снова подумал: в общении с этой женщиной надо проявлять почтительность и никакого панибратства, она стоит особняком — в силу обстоятельств и по собственному выбору.

Даже Камилла, чью железную самоуверенность никто и ничто не могло поколебать, казалось, не испытывала склонности втягивать Сару в беседу, чувствуя, что завоевать ее расположение не так-то просто. А я, глядя на Сарины плотно сжатые губы и поражаясь, как мог я тогда увидеть в ней точное сходство с Эллой, жалел ее, хотя никогда бы не посмел в этом признаться.

Лишь один раз девушка с виллой в Биаррице попыталась было заговорить с Сарой, но она выбрала неудачную тему для беседы.

— Знаете, — проговорила она сквозь розы, — я понятия не имела, что у Эллы есть сестра. Вы с ней очень близки?

Последовала краткая пауза, вернее, намек на паузу, но в ней содержалось столько льда, что вся болтовня вокруг смолкла, а потом Сара улыбнулась и сказала, что они с Эллой — всего лишь кузины.

— Но вас можно счесть близнецами, — произнесла девушка, по-прежнему улыбаясь, и эта фраза стала ее роковой ошибкой.

— Нет, нельзя, — резко возразила Сара, громко, чтобы Элла могла услышать, и по тому, с каким наигранным весельем та продолжала говорить, я заподозрил, что она уловила эту полную презрения реплику и сознательно оставила ее без внимания.

— Нет, можно. — Девушка продолжала отстаивать свою злополучную идею. — Вы похожи друг на друга как две капли воды.

— Но мы по-разному ведем себя, — последовал убийственно-вежливый ответ.

Сара откинулась на спинку стула, бледная и спокойная, и улыбнулась своей кузине. Камилле пришлось перекрывать повисшее вслед за этим молчание: она переключила наше внимание на красоты Цветочной выставки в Челси.

После ленча мы вернулись в гостиную, в океан неудобных диванов из резного дерева, с мрачной обивкой. Почти сразу же гости начали расходиться, и Сара стала прощаться одной из первых. Вместо того чтобы поцеловать Памелу, она лишь пожала ей руку. Александра она поцеловала, Эллу тоже, хотя легкое касание щек, заменявшее поцелуй, не предполагало большой любви. Стэнхоуп поднялся и потянулся было поцеловать Сару, но она быстро подала ему тонкую белую руку.

Когда она ушла, Камилла устроилась рядом со мной на диване и сказала так тихо, чтоб ее услышали лишь один или два человека, согласные с ее мнением:

— Ну я же говорила, что она странная. Видишь, я была права. — Некоторое время она с серьезным видом размышляла. — Кажется, она очень высокомерна, — заявила она наконец тоном, пресекающим дальнейшее обсуждение. — И, честно говоря, не вижу, какие у нее к тому причины. А ты?

Однако вопрос ее был риторическим; Камилла не ждала от меня ответа, его и не последовало, и тогда она переключилась с этой темы на что-то другое. Я слушал ее рассеянно: внимание мое по-прежнему занимал вопрос, как умыкнуть Эллу хотя бы на минутку. Мне казалось, что минутки вполне хватит. Гостей постепенно становилось все меньше и меньше. Я чувствовал, что и мои шансы уменьшаются. Элла не проявляла склонности завязать со мной беседу, а мне не хотелось идти через всю комнату и сидеть там, рядом с ней и Чарльзом Стэнхоупом. Я жаждал поговорить с ней наедине — или не говорить вовсе.