Любовь Стратегического Назначения - Олег Гладов

Полчаса спустя, изредка похихикивая, Юра, Ярик и я пили чай.

— Ну, чё, вспомнил что-нибудь о себе? — спросил Ярик.

— Нет, — ответил я.

— Вообще?

— Ага, — я довольно улыбался: все смеялись. Весело было. Мне нравится, когда весело. И чай сладкий.

— Может, дать ему дунуть, а? — спросил Ярик Юру. — Средство для расширения сознания номер один в мире!? А?! Миллионы людей не могут ошибаться! Прикинь: дунет — и как вспомнит, кем был раньше, а? Как зовут, например, а?

— Не надо, — строго сказал Юра. — Он и так знает, как его зовут.

— Да, — сообщил я, — Дровосек.

— Ага, — произнес Ярик, — хорошее, наверное, имя. Только я не могу называть человека таким… э-э-э мм… названием. Может лучше Дро? Старик Дро! — хлопнул он меня по плечу. — Как дела?

— Зашибись! — ответил я и улыбнулся.

— Хороший ты парень, Дро! — Ярик тоже улыбался.

— Да! — сказал Юра. — За это его, наверное, и стукнули молотком по башке.

Память — огромный пустой ангар. Тьма заполняет его осязаемыми черными чернилами. Мое маленькое отупевшее Я стоит посреди гулкого пространства, гадая о его размерах и зная, — пустота огромна. Но не безбрежна. Где-то у неё есть границы. Где-то есть стены. И моё Я медленно, нащупывая ногой каждый миллиметр пути и выставив вперёд руки, слепо движется… Вперёд? Назад? По кругу?

Где-то в этой тьме, может быть, прячутся мои воспоминанья. Как разведчики в приборах ночного виденья, бесшумно кружат они возле Я, рассматривая и не решаясь подойти. Никаких знаков — черная стерильная пустота. Если бы на полу ангара была пыль, то на ней могли бы остаться чьи-то следы… Нет ничего. Даже во тьме я это чувствую… Все ушли? Или здесь никогда никого не было? Никто не забегал сюда выкурить украдкой папиросу и случайно оставить окурок или хотя бы запах табачного дыма? Очевидно, нет…

Хотя мне кажется, что где-то высоко, под потолком, висит дюжина светильников дневного света. Многие лампы перегорели, конечно, но некоторые ещё ничего. И где-то есть рубильник. Однажды он будет включен. И тогда в далеком мерцании поднебесных стробоскопов я увижу… ЧТО? Прежде чем уйти в черную глубину без снов окончательно, я понимаю, что мои ноги замерзают (холодит бетон) и зуд в ладонях стал нестерпимым.

!!! — ледяной волной окатило моё сердце, и я чуть не задохнулся: босой, в одних трусах я стоял на кафельном полу в полутёмном коридоре, держась за стену. Только что я проваливался в сон, чувствуя сквозь дрёму неудобность подушки, и

Без всякого перехода оказался здесь. Невидимый монтажёр по указанию невидимого режиссёра взял ножницы и вырезал кусок плёнки между сценами «Герой ложится спать» и «Герой стоит в коридоре». Во время своих ночных бессонниц я набродил десятки километров, разрабатывая маршруты, чтобы не сталкиваться с медработниками и другими пациентами и беспрепятственно перемещаться по этажам. Я знал, где можно проскочить дежурную, перемахнуть пару лестничных пролётов и, пригнувшись, пробежать вдоль окон. Таких путей у меня было несколько, и сейчас, лихорадочно озираясь, я понял, что нахожусь в конце самого трудного и длинного маршрута — того, который я называл «номер три» и который вёл через всё здание вниз, к отделению интенсивной терапии.

«Ну? — мысленно спросил я у невидимого режиссёра и зачем-то посмотрел на потолок. — Дальше что?»

Сцена «герой стоит в коридоре» должна была чем-то закончиться. Я переступил с ноги на ногу, где-то было открыто далёкое окно на улицу, и я чувствовал сквозняк, холодивший ступни.

Втянув, пахнущий особо, больничный воздух, я отнял руку от стены и сделал первый шаг к двери: за ней длинный коридор с рядом тусклых лампочек. Реанимация в конце коридора направо. А налево — морг. Там хранят мёртвых. Я бесшумно переступаю по кафелю: вдоль стен стоят несколько каталок, на которых возят тяжелобольных, я такие уже видел. Сейчас они пусты. На парочке — смятые простыни в бурых пятнах. Почти всегда это кровь. Ещё одна дверь. Осторожно заглядываю — пусто… Дежурной нет…

…Полутёмное помещение… Ломит виски… Неожиданное ощущение: это со мной уже было. Вспоминаю, Юра рассказывал, что когда ему становится совсем плохо, он спускается в морг и бродит какое-то время между столами, наблюдая за работой знакомого патологоанатома. Потом, выходя оттуда, он чувствует себя совсем другим человеком, и все проблемы кажутся ерундой… Такое у Юры развлечение. А моё, очевидно, шляться ночью по больнице.

…Я вижу стол, на котором лежит опутанный проводами мужчина. Половина его тела покрыта бинтами. Много-много датчиков. «Пип-пип-пип», — попискивает аппарат в углу комнаты. Мои ноги становятся ватными, колени начинают дрожать, и вдруг, протянув руку, я касаюсь желтоватой волосатой ноги, почти свисающей со стола…

PAUSE: Правильное положение красного тумблера. Ровное гудение, за (пииииииииииии…………………..) секунду перерастающее в вой.

Стартер в затылке посылает разряд, и одинокая лампа под потолком огромного чёрного ангара неуверенно делает

ВКЛ! Ослепительная вспышка… Мои глаза смотрят вовнутрь… Я вижу…

У Валентина Николаева, водителя огромного грузовика, было хобби — он давил бегунов. Валентин имел замечательный красный цвет лица и круглый животик, благодаря регулярным вливаниям в себя пива. Он имел свою жену, родную сестру жены, тёщу. И собирался в скором времени приступить к своей приемной дочери.

При виде этой нимфетки с круглой попкой и наметившимися грудками низ живота схватывало лёгкой, сладкой анестезией. Особенно когда удавалось усадить её на колени, погладить по спине и ощущать бёдрами горячую, опасную близость ягодиц. Трахая жену, сестру или тёщу (каждую, конечно же, на её собственной территории), он не раз представлял, что под ним находится Она… Иногда ему приходилось мастурбировать в туалете, избавляясь от охватываюшей его неожиданно похоти. Иногда он рылся в ящике комода, находил трусики и проводил ими по своей щеке, веселый, румяный, хорошо выбритый, в тельняшке и тренировочных штанах, — замечательный муж и отец.

Так вот. Давить бегунов он начал давно. Не нравились они ему — сухонькие пенсионеры в красных спортивных трусах с полосками по бокам. Или молодые строители собственных тел в ультрамодных костюмах с вечно узнаваемым трилистником на спине. Они бежали вдоль автострад, на окраинах огромных мегаполисов, окутанных дымом индастриэл центров, вдоль трасс, пролегающих среди терриконов угольного бассейна. Они бежали ранним утром или поздним вечером с воткнутыми в уши наушниками, вдыхая выхлопные газы и разбрызгивая гальку своими беговыми кроссовками. Они бежали до той точки, где их путь пересекался с огромным грузовиком Валентина Николаева. Поравнявшись, он просто резко двигал руль вправо и, выровняв автомобиль, ехал дальше. Он дальнобойщик. Через полчаса он будет уже в другой области. Через полтора — в другой стране. А завтра утром, может быть, новый бегун…

Ему всегда казалось, что они знают важное — НЕЧТО, предназначенное не для всех. Это НЕЧТО принадлежит к разряду особенных (вещей?) (мест?). Валентин не мог сказать точно. Он думал так: раз это НЕЧТО есть, то на всех его не хватит. А если бегуны движутся в ту же сторону, что и его грузовик, значит НЕЧТО — ТАМ. И чем их меньше туда доберётся, тем на меньшее количество претендентов это НЕЧТО будет поделено. Чем меньше претендентов — тем больше будет каждый кусок. Ему представлялся огромный пирог, и один достойный, единственный пробравшийся к нему — Николаев Валентин, когда переднее колесо грузовика лопнуло — тяжелый трейлер на пустынной приполярной дороге занесло, и Николаев услышал, как треснула его собственная грудная клетка, сминая руль.