Резидент - Аскольд Шейкин

— В том-то и дело. Приходится сейчас очень резким быть. С ним рвать очень грубо. А я же в семье живу: мать, отец, сестре двадцать лет. С нею я просто как на ножах, хотя девка она, я тебе скажу, чудо. Вот бы такого помощника!

— Подожди, но не сам же он это придумал!

— Сам! Он что угодно придумает. Пятнадцатый год парню — самый отчаянный возраст. Правда, дивчина, о которой ты спрашивал, Мария Полтавченко, с ним как-то связана. По-моему, они даже вместе к насыпи вышли. Я говорил уже: с братом ее он очень дружил, хотя тот и постарше. Брат этот сейчас у вас там, в Воронеже: он с нашими отступил. Я потому и в провожатые ей по городу навязался, чтобы посмотреть, что за дивчина, хотя и глупо было: я же на встречу с тобой шел. Правда, точно не знал, будешь ты сегодня или не будешь?

— Ну, а брат-то удрал?

— К вагонам на ходу подцепился. Он как кошка прыгает. В общем, Василий, работать мне тут вовсе непросто, и еще кого-то сейчас подключать… Пока не освоюсь, как следует, лучше я из себя одного буду жилы тянуть. По качеству сводок ко мне же претензий нет?

— Военспецы довольны. Удивляются только, как это все один человек успевает.

— Не верят из-за этого иногда? Но я ж устроился очень удачно. Везет, что ли? Посуди сам. Я ведь не сразу сюда попал. Прежде в Новочеркасске с купцами кутил. Они меня с Фотием Варенцовым свели: «Наш, мол, да парень хороший. Да денег много у него…» А сын Фотия знаешь кто у нас? И когда я сюда, домой-то, приехал, у меня уже слава была, будто я несколько лет мясом торгую и в Новочеркасске сильную руку имею… И второе. Лавка у меня, ты же видел, что тебе наблюдательный пункт: лучшего и не надо. А ведь я ее сам не строил. Я ее купил. А у кого? У того же Фотия Варенцова. Ну и ты же понимаешь, как важно то, что я ее сам не строил, а купил, и именно у него. Иначе и не скажешь — везет!..

За углом дома раздался голос отца Леонтия Артамона Елисеевича:

— И мать твоя, Фисун, брехала, и отец, и дети брешут!.. Леонтий! А Леонтий!..

Голос раздавался все ближе. Артамон Елисеевич — тощий, бритый старик — вприскочку, по-сорочьи, подбежал к груше, сбычившись, поглядел на Василия и вдруг как взорвался:

— Леонтий! Фисунов говорит: в лавке твоей криво окна прорублены!

— Ну и что, батя?

— Как — что? Я сам с отвесом проверять ходил!

— Погодите, батя! О чем вы? Какие окна? Какой отвес? Не видите — с божьим человеком беседую? Я в монастырь хочу вовсе уйти!

— Дурак! — взвизгнул Артамон Елисеевич. — И я дурак был, когда на богомолье в Киеве с утра до ночи поклоны клал! Монахи-то в очередь служат! А мне кто очередь ставить будет? Сам их мелом по рясам метил! Согрешил, прости меня, господи! Трижды за сутки меняются, а я все сутки один!

— От невежества так говорите, — наставительно сказал Василий.

Артамон Елисеевич притопнул на него:

— Цыть! С сумой по миру ходишь, Христа ради на пропитание просишь, а учишь? Кого учишь? Меня учишь? Себя учи! Как деньги себе нажить, учи!..

* * *

Когда они опять остались одни, Василий встал, протянул руку:

— Ну, прощай, брат. Пароль следующему, кто придет: «Не из станицы ли Туровской будете?» Отзыв твои: один раз «тройка» и один «троица» — там уж как по ходу разговора получится… К тебе до меня двое шли. Порубали в дороге их. Потому и пришлось самому идти. Посмотреть, кто заваливает… А такие ребята были! И смотри: ни один на тебя не навел… Да ты гляди веселей: Казань-то мы заняли! Совнарком недавно решил пуды, фунты да аршины метрами и килограммами заменить. И знаешь с какого числа? С первого января 1924 года!

— Двадцать четвертого!

— В том-то и дело: уже больше чем на пять лет вперед глядим.

Василий смеялся, довольный произведенным впечатлением.

Они обнялись, поцеловались, постояли, глядя друг на друга.

Потом Василий натянул шинель, взял свою торбу и палку, сгорбился и, сразу как-то став старее и меньше ростом, тяжело пошел к калитке.

— Я собрал вас, чтобы выразить благодарность за ту работу, которую вы делаете…

Премьер правительства Области Войска Донского Африкан Богаевский стоял под гулкими сводами депо в проходе между путями. Адъютанты и офицеры 3-го отдельного казачьего полка, квартировавшего в городе, окружали его. Дальше располагались железнодорожные чиновники, начальник депо, мастера, техники. Еще подальше — рабочие. Одни из них стояли, другие сидели на верстаках, на колесных парах, на штабелях рессор.

— Трудясь здесь, в этом депо, вы помогаете армии, вы служите нашей донской родине так же, как солдаты в окопах.

Рабочие молчали. Они даже не ответили на приветствие. «Здравствуйте, труженики!» — крикнул он. В ответ была тишина, как на кладбище. Говорили ж ему в Новочеркасске: «Только станете тратить зря время, Африкан Петрович!» Так и выходит.

— Упреки часто раздаются в адрес всей вашей среды. Я считаю эти упреки несправедливыми и не заслуживающими внимания.

Опять молчат. Ни улыбки, ни единого одобрительного движения. А ведь он говорит им приятное, льстит даже, можно сказать!

— Однако все ли среди вас трудятся хорошо? Нет. Среди вас есть и такие, которые приносят вред, занимаются саботажем. Их очень мало. Но они есть. С ними у нас должен быть особый и решительный разговор.

Он делает паузу, оглядывает депо.

«Смутьяны, — думает он. — Все, как один. Вам бы только работать поменьше, да чтобы платили побольше. Вот и все ваши заботы. А то, что рушится экономика Дона, вам наплевать…»

— Иногда спрашивают: «Что же творят эти мерзавцы?» — Богаевский обвел рукой круг. — Они, например, ставят в ремонт совершенно исправные железнодорожные вагоны. Они держат их в ремонте по месяцу. Мало того! Назначая к ремонту исправные вагоны, они снимают с них хорошие части и ставят вместо них испорченные. Как видите, все нам известно, и я вас спрашиваю, так это или не так?

Он кивнул адъютанту. Тот протянул ему рессорную пружину — длинную и узкую, как сабля, стальную пластинку.

Тупица! Он подал ее, держа на вытянутых руках, словно был это не кусок железа, а почетное оружие! Конечно, вокруг засмеялись!

Богаевский поднял пластину над головой.

— Вот она, — он вдруг забыл, как называется эта запасная часть вагона.

— Рессорная пластина, — громким торопливым шепотом сказал начальник депо.

— Пластина, — повторил Богаевский и указал на одного из рабочих — немолодого уже, худого, бледного и, судя по выправке и глазам, очень смирного человека. — Вот ты, — он поманил рабочего пальцем. — Подойди-ка сюда.

— Да чего же я? — рабочий стал пятиться от Богаевского, пытаясь скрыться за спинами соседей. — Я-то чего же пойду?