Петр Лещенко. Все, что было. Последнее танго - Вера Лещенко

Говорят, каждый сам строит свою судьбу. Может быть, это и возможно сегодня в нашей стране. В моей юности выбор был строго ограничен правилами и предписаниями. Как ни старайся, но ты всегда и всем что-то должен. Должен быть послушным. Должен хорошо учиться. В детском саду, потом в школе в тебя прочно вживляли постулат «прежде думай о Родине, а потом о себе». Тебе постоянно внушали, что страна, в которой ты родился, как жизнь и родители, – данность, которую ты должен принять и любить до своего последнего вздоха. Ничего дурного в том нет, но вот это «должен» зависает над тобой дамокловым мечом и кроме комплексов ничего не дает.

И это в портовом городе Одессе, где пусть в мечтах, но витали другие настроения. Ведь как ни ограждай от знаний о жизни в других странах, а корабли завозили сказки о красивой жизни «где-то там». Это «там» было далеко, и каждый строил свою судьбу по тем возможностям, которые имел.

Вот и я росла, спокойно принимая быт с его проблемами и даже находя в этом свои плюсы. Скажем, мы жили в отдельной квартире, а многие в коммуналке. Удобства были, правда, символические, даже холодная вода из крана не шла. У колонки рядом с нашим подъездом выстраивалась очередь с ведрами. Одна моя знакомая, всю жизнь прожившая в Одессе, пару десятков лет назад при встрече жаловалась мне:

– Лучше бы как раньше. Вода теперь бывает в кране, но из колонки вкуснее.

Жить без трудностей мы не приучены, подумала я тогда.

До мелочей помню нашу квартиру на Островидова, трехкомнатную на третьем этаже. В гостиной на видном месте папа повесил портрет Ленина в дорогой представительной раме, а напротив в такой же раме красовалась картинка с княжной Таракановой. Что привлекало папу в «Княжне», не знаю, не спрашивала. А вот о Ленине вопросы задавать и не надо было. Папа был коммунистом, служил партии верой и правдой.

Я часто вспоминала папу. Поначалу рассказывала тебе о нем с опаской, ведь вы были по разные стороны баррикад. Пусть надуманных баррикад, но по разные стороны. Ты всегда молча слушал мои откровения об отце, я не слышала осуждения, наоборот, было сострадание. Теперь-то я понимаю, откуда в тебе это сочувствие к папе. Вы принадлежали к одному потерянному поколению. Вы росли в разных государствах, у вас были разные идеалы, но оба очень любили страну, в которой родились, своих близких, вы были честными и порядочными людьми. И оба одинаково страдали, когда ваши идеалы развенчивались.

Меня уже не огорчают заметки о тебе, которые грешат перевранными фактами, домыслами. Во-первых, не все знают правду, потому что времени прошло много, большая часть архивов и документов уничтожена. Во-вторых (особенно утешительный довод), о тех, кого любят, о кумирах всегда придумывают разные небылицы.

Не могу спокойно читать сытые разглагольствования о том, как ты должен был жить, какую родину любить, какие песни петь. Один такой опус о «белогвардейце Лещенко», который «пострадал от НКВД», и обо мне, осужденной «за измену родине», но выпущенной через год «хлопотами отца, бывшего работника НКВД, несмотря на большой срок – 25 лет», я послала моему доброму другу по интернет-сайту Георгию Сухно из Польши с припиской: «Как мне выдержать все эти наветы, ведь папа уже умер, когда меня забрали, к тому же папа до войны служил в погранотряде…» Георгий написал в ответ: «…Все мы, патриоты, герои и дезертиры, палачи и их жертвы, были маленькими винтиками тоталитарной системы. У всех и всегда ли есть свобода выбора? Вольная воля – всего лишь иллюзия. Открыл эту простую истину Бенедикт Спиноза: „Люди только по той причине считают себя свободными, что свои действия они сознают, а причин, которыми эти действия вызываются, не знают”».

Что поделаешь, свобода выбора, действительно, иллюзия, поэтому поступки людские «под копирку» нельзя оценивать. Ты научил меня молитве «Отче наш». Там есть слова, смысл которых такой: «Если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный… Не судите, да не судимы будете». Я не хочу никого осуждать или оправдывать, приукрашивать или чернить. Хочу рассказать о своих родных, какими они были, какими я их любила, дабы недруги не судили по незнанию, а друзья, вопреки наветам, верными оставались.

Мои родители жили мирно и ладно, вырастили троих детей, верили в светлое завтра, но так и не дождались его. Папа прошел всю войну, был ранен, пережил очень серьезную контузию. Дождался Дня Победы, но победителем прожил всего три года. В 1948 году ушел из жизни, сказалось фронтовое ранение. Мамочки нет с нами уже больше десяти лет. Старшего брата Георгия не стало в прошлом году. Младший Анатолий с семьей своей, дочерью и внуком живет в Одессе. Сейчас Толечка на пенсии. Внук уже взрослый, студент.

Странное явление эта цепкая детская память, не устаю удивляться! Из взрослой жизни помнишь события, людей, а детство и юность вросли в тебя накрепко деталями, словами, запахами, ощущениями. Лет до пятнадцати все как один день. По годам когда что происходило не могу сказать, но запах, мелодия могут напомнить целый кусок из жизни, а было это в три года, в пять лет или одиннадцать, не всегда подскажут. Да так ли это важно? Помню, в комнате родителей у двери на стене висел ремень с резким запахом кожи и рядом на полке лежала бритва отца, которой он водил по этому ремню. Движения всегда одинаковые: вверх-вниз, вверх-вниз. А лицо в мыльной пене, пахнущей земляникой. Для меня было очень важно не пропустить процедуру бритья. Что меня в ней привлекало, не могу объяснить. Только до мелочей помню, как папа брился, и как ему мама поливала из кувшина, и он смывал остатки мыльной пены, и щеки становились гладкие-гладкие, ласковые-ласковые. Однажды я неудачно провела пальцем по этой бритве. Крови было много, но плакать не решалась, ведь сама была виновата. Мне тогда было, по рассказам мамы, лет пять.

Дедушка мой носил фамилию Билоус, а дети его при советской власти, согласно выданным документам, стали Белоусовыми. Дед из дворян, у него была своя монополия. Жил он в Дальнике, в собственном имении. Детям своим помог получить высшее педагогическое образование. Потом случилась революция, и дед все потерял. Конечно, к революционерам-реформаторам, лишившим его состояния, размеренной и благополучной жизни, возможности быть хозяином, он нежных чувств не испытывал. Да и дед у власти взаимности и уважения не вызывал, он был «на контроле», как из другого лагеря. Мой папа, его сын, Георгий Иванович Белоусов, вступив во взрослую жизнь, был на хорошем счету у советской власти, как и его сестры, Надежда и Шура, которые закончили пединститут. Надежда была директором школы в городе Николаеве, а Шура – школьным учителем в Одессе. Детям не передались взгляды отца. Или это был их сознательный выбор? Может, инстинкт выжить сработал, а может, агитация Советов была сильна и обещания сладки. Жить лучше хотелось всем.

Папа работал на заводе судовым механиком, и его как принципиального, образцово-показательного работника направили на службу в формировавшиеся тогда погранотряды при НКВД. Мама рассказывала, что познакомилась с папой, когда он служил пограничником. Форма папе была к лицу. Мама влюбилась в него с первого взгляда, и это было взаимно. Уже на первом свидании мама ощутила папину строгость. Она была очень застенчива и, увидев папу, покраснела, а он на румянец любимой девушки отреагировал своеобразно: достал платок и начал оттирать ей щеки, недовольно приговаривая: