Петр Лещенко. Все, что было. Последнее танго - Вера Лещенко

– Не надо краситься тебе, естественной надо быть. Ты и так хороша.

– Я и не красилась!

Папа очень скоро в этом убедился сам, а от его усилий мамины щечки стали еще румянее. Но пограничник не сдавался и для профилактики продолжал строго наставлять девушку, что краситься нехорошо. Папа и мне внушил это. Все, что я позволяла себе, будучи уже взрослой, так это чуть подкрасить глаза и губы. Ты мне покупал очень хорошую косметику и никогда не запрещал ею пользоваться, но я знала, как твой взгляд утомляют раскрашенные девицы, и позволяла себе минимальный макияж.

Мама моя, Анастасия Пантелеймоновна, дома ее почему-то звали Ната, была из многодетной бедной семьи служителя церкви. Мой дедушка по маминой линии рано овдовел, остался с тремя дочками и двумя сыновьями мал мала меньше. Ему поначалу помогала старшая сестра Маня. Но ей было сложно жить на два дома. Она с трудом справлялась со своей семьей, крестьянским хозяйством, домом и садом под Одессой. Вот и отдали тогда младшеньких в приют.

Мама не получила официально ни среднего, ни высшего образования, но по уровню знаний и разносторонним навыкам, манерам, полученным в приюте, была очень образованным человеком. Кроме того, в приюте она научилась многому, что нужно хорошей хозяйке: готовить, шить, вязать. Папа ею очень гордился и не раз слышал в адрес мамы комплименты от своих сослуживцев.

Родители поженились, папа получил трехкомнатную квартиру на Островидова, в доме была спецсвязь, папу возила служебная машина. Он ходил в военной форме, по вечерам старательно начищал свои хромовые сапоги, но о работе своей разговоров не вел. Я и мои братья, старший Георгий и младший Анатолий, росли и воспитывались в семье благополучной, но без роскоши и в строгости. Следовало в 21.00 быть дома, помогать маме, оказывать уважение родительскому слову послушанием, быть во всем примером прилежания. Когда бывали в гостях у папиных сослуживцев, я видела, что они живут богаче нас. Но у папы были свои принципы, он считал, что все лишнее – мещанство. Я не понимала, почему, но мне никто объяснить этого не мог.

Папа меня очень любил и, когда я была свободна, водил на свои деловые и дружеские встречи. Если я болела, то удостаивалась особого папиного внимания. Как-то подхватила свинку, лежала несчастная, с температурой, закутанная с головой в теплый платок. Так мне было себя жаль! Тут папа приоткрыл дверь в комнату, просунул руку, на которой уютно пристроился им же для меня сшитый Петрушка. Этот Петрушка двигался, корчил рожицы и папиным голосом вопрошал:

– Кто тут в свинюшку превратился? У кого ушки болят? Сейчас мы вылечим бедную девочку, и она к подружкам побежит.

Через минуту мы хохотали, выплясывали вместе с Петрушкой. Так, прибаутками, песенками папа пытался отвлечь меня от детских страданий.

Еще одна примета детства – заводской гудок. Удовольствия заводские гудки, в отличие от пароходных, мне не доставляли, но без них тогдашнюю Одессу представить нельзя. Возможно, для кого-то они были любимой мелодией в одесском многоголосье, ведь и песни о них слагали, например: «Пропел гудок заводской». Даже у тебя была песня Прозоровского со словами: «Где родную песнь заводит зов привычного гудка». Я в заводских гудках слышала только сердитые и требовательные нотки, строящие рабочих на смену. Такие гудки отменили в Одессе, кажется, при Хрущеве.

Что примечательно, каждый завод гудел по-своему. Протяжные гудки были для рабочих судоремонтного завода имени Андре Марти. Марти – революционный французский матрос, ставший символом того времени. Французский коммунист, судовой механик, который поднял восстание на французской эскадре, тем самым спас Красную Одессу от обстрела французов. Марти был популярен в нашей стране, его именем называли крупнейшие судостроительные заводы. Завод в Одессе до сих пор называют заводом Марти, хотя уже не помнят, кто это такой.

Папа еще до знакомства с мамой работал на судоремонтном заводе Марти и не без гордости произносил имя смелого француза. Кем же был Марти на самом деле, папа не узнал. Возможно, это и хорошо – разочарований на его долю и так выпало немало.

Когда после смерти Сталина обнародовали его личные архивы, то выяснилось, что Марти был главным доносчиком вождя. По его доносу был арестован журналист Михаил Кольцов и многие другие известные люди. Говорят, «доносчикам – первый кнут». Марти в 1950-е годы был объявлен ревизионистом, а может, кем и похуже, исключен из французской компартии. И на доносчика доносчик нашелся!

Хемингуэй в романе «По ком звонит колокол» поведал о другой «слабости» Марти: «У него мания расстреливать людей… Этот старик столько народу убил, больше, чем бубонная чума. Но он не как мы, он убивает не фашистов. Он убивает что подиковиннее. Троцкистов. Уклонистов. Когда мы были в Эскуриале, так я даже не знаю, скольких там поубивали по его распоряжению. Расстреливать-то приходилось нам. Интербригадовцы своих расстреливать не хотят. Каких только национальностей там не было! И все за политические дела». Мой бедный папа не поверил бы, что у Марти в Испании было прозвище «палач из Альбасете».

Многие годы спустя протяжный заводской гудок завода Марти напоминал мне об отце, о его развенчанных идеалах. Мне жаль отца. Он верил в мифы, в Сталина, в партию коммунистов и в прямом смысле жизнь отдал этим идеалам. Он и мне внушал эту любовь. По его словам, мы на этой земле, чтобы спасать свою страну, строить будущее, непонятно для кого, но себе во всем во имя этого отказывать. В почете рабочий класс. Вот построим светлое будущее, тогда дойдет очередь до музыки, литературы, живописи.

Я часто выступала в сборных концертах, пела эстраду, играла классику. Соседи говорили папе:

– Дочь у тебя настоящая артистка!

Мама уговаривала его:

– Пойдем, послушаешь дочу, вся Одесса бегает в кинотеатр на ее выступления.

А папа сердился:

– Нашла чем гордиться. Стыдно. На завод пошла бы доча лучше молотком стучать! Там нужны рабочие руки, а мы интеллигентку вырастили.

Знаю, он искренне желал мне только добра, которое видел у станка. Когда Жоржик, старший брат, после 7-го класса бросил школу и пошел на завод работать токарем, папа был горд:

– Смена растет!

Меня спасло только то, что папа очень любил маму, легко поддавался ее уговорам и, чтобы не огорчать ее, терпел мои «интеллигентские» пристрастия. Благодаря маминой настойчивости я смогла получить музыкальное образование и осуществить свою мечту – поступить в консерваторию! Правда, доучиться не смогла. Младший брат, Толечка, папу своим высшим образованием «огорчить» не успел. Толик только после войны смог школу окончить, потом институт, получил профессию инженера-строителя. Папа этого не дождался, он недолго прожил, вернувшись с фронта.

За два года до войны папу комиссовали «по здоровью» и назначили директором конторы «Заготзерно», а потом Дома инвалидов под Одессой. С улыбкой вспоминаю, как папа, когда работал директором Дома инвалидов, организовывал праздники для инвалидов. Он приобщал и меня, но всегда ограничивал мое участие склеиванием подарочных пакетиков и раскладкой в них сладостей. Набор был стандартный: карамельки без обертки, печенье, мандарин или яблоко. Время было голодное, соответственно, подарочные пайки крайне скудные. Моя задача была пакетики делать аккуратно и честно разложить все пайки. Очень хотелось отведать конфетки, но я не поддалась искушению ни разу: папин наказ исполняла, не хотела его подводить. А потом папа собирал обитателей дома, поздравлял, а я всем вручала подарки. Конечно, был праздничный стол, и пластинки крутили. Ни разу папа не поддался моим уговорам и не разрешил мне «поиграть в артистку», выйти на сцену и спеть.