Веселящаяся единица - Илья Арнольдович Ильф
Шрифт:
Интервал:
Тут обыкновенно юная гражданка багровела и поспешно вскакивала:
— Садитесь, пожалуйста, на моё место.
— И сяду, — с достоинством отвечал Капитулов. — Спасибо, мой юный друг.
Добившись своего, Капитулов немедленно разворачивал «Известия» и читал похоронные объявления, время от времени крича на весь вагон:
— Вот полюбуйтесь! Ещё один сгорел на работе. «Местком и администрация с глубокой скорбью извещают о преждевременной смерти…» Не уберегли, не доглядели. Теперь объявлениями не поможешь!
Прибыв на место службы и грустно поздоровавшись, Капитулов садился и с глубоким вздохом поднимал штору шведского стола.
— Что-то Виталий сегодня бледнее обыкновенного, — шептали служащие друг другу, — ведь его беречь надо.
— В самом деле, у нас такое хамское отношение к людям, что только диву даёшься.
— Вчера мне Виталий жаловался. Столько, говорит, работы навалили, что не надеется долго прожить. Ну, я по человечеству, конечно, пожалел. Взял его работу и сам сделал.
— Как бы не умер в самом деле. А то потом неприятностей не оберёшься. Скажут, не уберегли, не доглядели. Просто ужас.
Капитулов задремал над чистой бухгалтерской книгой.
— Тише, — бормотали сослуживцы, — Не надо его беспокоить. Опять он, наверное, всю ночь не спал, соседи гармошкой замучили. Вчера он жаловался. Действительно, люди — типичные звери.
К концу служебного дня Виталий смотрел на календарь и с иронией говорил:
— У нас всегда так. Где же нам догнать и перегнать — при таком отношении к людям? Не умеют у нас беречь человека. Видите, опять пятнадцатое число. Нужно отрываться от дела, бежать в кассу, стоять в очереди за жалованьем, терять силы. Вот когда умру, тогда поймут, какого человека потеряли, какую культурную единицу не уберегли…
ИНТРИГИ
С ТОВАРИЩЕМ. Бабашкиным, освобождённым секретарём месткома, стряслась великая беда.
Десять лет подряд членская масса выбирала Бабашкина освобождённым секретарём месткома, а сейчас, на одиннадцатый год, не выбрала, не захотела.
Чорт его знает, как это случилось! Просто непонятно.
Поначалу всё шло хорошо. Председатель докладывал о деятельности месткома, членская масса ему внимала, сам Бабашкин помещался в президиуме и моргал белыми ресницами. В зале стоял привычный запах эвакопункта, свойственный профсоюзным помещениям. (Такой запах сохранился ещё только в залах ожидания на отсталых станциях, а больше нигде уже нет этого портяночно-карболового аромата.)
Иногда Бабашкин для виду водил карандашом по бумаге, якобы записывая внеочередные мысли, пришедшие ему на ум в связи с речью председателя. Два раза он громко сказал: «Правильно». Первый раз, когда речь коснулась необходимости активной борьбы с недостаточной посещаемостью общих собраний, и второй раз, когда председатель заговорил об усилении работы по внедрению профзнаний. Никто в зале не знал, что такое проф-знания, не знал и сам Бабашкин, но ни у кого не хватало гражданского мужества прямо и откровенно спросить, что означает это слово. В общем всё шло просто чудесно.
На Бабашкине были яловые сапоги с хромовыми головками и военная гимнастёрка. Полувоенную форму он признавал единственно достойной освобождённого члена месткома, хотя никогда не участвовал в войнах.
— А теперь приступим к выборам, — сказал председатель; делая ударение на последнем слоге.
Профсоюзный язык — это совершенно особый язык. Профработники говорят: выбора, договора, средства, процент, портфель, квартал, доставка, добыча.
Есть ещё одна особенность у профработника. Начиная свою речь, он обязательно скажет: «Я, товарищи, коротенько», — а потом говорит два часа. И согнать с трибуны его уже невозможно.
Пристуили к выборам.
Обычно председатель зачитывал список кандидатов. Бабашкин вставал и говорил, что «имеется предложение голосовать в целом»; членская масса кричала: «Правильно, давай в целом, чего там!»; председатель говорил: «Позвольте считать эти аплодисменты…»; собрание охотно позволяло; все радостно бежали по домам, а для Бабашкина начинался новый трудовой год освобождённого секретарства. Он постоянно заседал, куда-то кооптировался, сам кого-то кооптировал, иногда против него плели интриги другие освобождённые члены, иногда он сам плёл интриги. Это была чудная, кипучая жизнь.
А тут вдруг начался кавардак.
Прежде всего собрание отказалось голосовать список в целом.
— Как же вы отказываетесь, — сказал Бабашкин, демагогически усмехаясь, — когда имеется предложение. — Тем более, что по отдельности голосовать надо два часа, а в целом — пять минут и можно идти домой.
Однако членская масса с каким-то ребяческим упрямством настояла на своём.
Бабашкину было ужасно неудобно голосоваться отдельно. Он чувствовал себя, как голый. А тут ещё какая-то молодая член союза позволила себе резкий, наглый, безответственный выпад, заявив, что Бабашкин недостаточно проводил работу среди женщин и проявлял нечуткое отношение к разным вопросам.
Дальше начался кошмарный сон.
Бабашкина поставили на голосование и не выбрали.
Ещё некоторое время ему представлялось, что всё это не всерьёз, что сейчас встанет председатель и скажет, что он пошутил, и собрание с приветливой улыбкой снова изберёт Бабашкина в освобождённые секретари…
Но этого не произошло.
Жена была настолько уверена в непреложном ходе событий, что даже не спросила Бабашкина о результатах голосования. И вообще в семье Бабашкиных слова «выборы», «голосование», «кандидатура», хотя и часто произносились, но никогда не употреблялись в их прямом смысле, а служили как бы добавлением к портфелю и кварталу.
Утром Бабашкин побежал в областной профсоюз жаловаться на интриги, он ходил по коридорам, всех останавливал и говорил: ".Меня не выбрали», — говорил таким тоном, каким обычно говорят: «Меня обокрали». Но никто его не слушал. Члены совета сами ждали выборов и со страхом гадали о том, какой процент из них уцелеет на своих постах. Председатель тоже был в ужасном настроении, громко, невпопад говорил о демократии и при этом быстро и нервно чесал спину металлической бухгалтерской линейкой.
Бабашкин ушёл шатаясь.
Дома состоялся серьёзный разговор с женой.
— Кто же будет тебе выплачивать жалованье? — спросила она с присущей женщинам быстротой соображения.
— Придётся переходить на другую работу, — ответил Бабашкин. — Опыт у меня большой, стаж у меня тоже большой, меня всюду возьмут в освобождённые члены.
— Как же возьмут, когда надо, чтобы выбрали?
— Ничего, с моей профессией я не пропаду.
— С какой профессией?
— Что ты глупости говоришь! Я профработник. Старый профработник. Ей-богу, даже смешно слушать.
Жена некоторое время внимательно смотрела на Бабашкина и потом сказала:
— Твоё счастье, что я умею печатать на машинке.
Это была умная женщина.
Вечером она прибежала домой, взволнованная и счастливая.
— Ну, Митя, — сказала она, — я всё устроила. Только что я говорила с соседским управдомом, как раз им нужен дворник. И хорошие условия. Семьдесят пять рублей в
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!