Гений пустого места - Татьяна Устинова

– Позвонить мне надо, – сказал Лавровский виновато. – Тыпонял, да?

– Да чего тут непонятного!

– А ты… ночевать хотел, Мить?

– Да ладно!

– Ну и оставался бы! Чего ты ушел-то?!

– Да что я буду вам мешать!

– Ничего ты не мешаешь!

– Я знаю.

Лавровский приостановился, доставая из нагрудного карманателефон.

– Ты не поверишь, – сказал он, высвободив мобильник и нежноприжав его к груди. – Живу, как шпион! Все время помню, что звонок нужностереть, что SMS-ки тоже надо стереть, компьютер не забыть проверить, чтобы тамвсе… ну, нормально все было! Прямо как собака сторожевая!

Хохлов пожал плечами.

– Хорошо тебе, ты не женатый, – продолжал Лавровский,внимательно следя за лицом друга. Ему хотелось, чтобы его не только неосуждали, но еще и поддерживали. Без поддержки он никак не мог, ну никак!..

– Да, хорошо, – согласился Хохлов и в сто сорок пятый раз завечер сказал себе, что никогда не женится.

В первый раз он сказал себе это, когда приехал домой изастал у себя в квартире Галчонка и ее маму Тамару Германовну.

– Нет, Мить, ну скажи, как жить?! Ну, как, ей-богу, жить, а?Светка страдает, что денег мало, дети дерутся, я на работе все время! Ну, кактут не…

– Не трахнуть кого-нибудь? – подхватил Хохлов. – Ясное дело,с ума сойдешь не трахнувши!..

– Зря ты так, Митька!

– А чего ты ко мне лезешь?! Чего ты стонешь? Нравится так,ну и живи, как тебе нравится!

Хохлов приостановился, зажал сигарету в зубах и на манерзаботливой мамаши поправил на Лавровском клетчатый шарфик. Вторая рука у негобыла занята мусорным пакетом.

– Давай продолжай, Дима! Все у тебя отлично! А SMS-кустереть много ума не надо!

– Ты чего, Хохлов? Чего напал-то на меня?!

– А ты вспомни, как на Светке женился! Как ты ее на рукахносил, портреты рисовал и обещания обещал!

– Да когда это было?! И что тут такого-то?! Все так живут, иничего!

– Все пусть живут как хотят, – выговорил Хохлов, как в лицоплюнул, – а ты мой друг! И я этих ваших… финтифлюшек не понимаю! Не понимаю, ивсе тут!

– Да должна же у меня быть в жизни хоть какая-то радость?!Должна или нет?! Или я только вкалывать обязан и все в дом тащить?!

– Должна, – сказал Хохлов и поставил на снег мусорный мешок.– И если твоя радость только в том и состоит, чтобы налево бегать, плохой тымужик, Дима. Друг, может, и хороший, а мужик плохой. Ну, надоело тебе все, такразведись ты с ней!..

– Разведись! Легко сказать! А дети? А квартира?

– На квартиру плевать, заработаешь, ты же мужик! Детейподелите, будешь деньги давать и с пятницы по воскресенье к себе их забирать!

– Да сколько на это денег нужно!..

Хохлов вдруг словно увидел себя со стороны.

Вот стоят они, оба-два, посреди пустынного заснеженногодвора, где дремлют уставшие за день машины, и свет единственного фонаряголубыми полосами ложится на снег, а за полосами темнота и глухомань, как будтотам, за границей жидкого света, сразу начинаются тайга и бурелом. Вот стоятони, оба-два, курят и базарят о вечном, ни с того ни с сего базарят, простотак, потому что вожжа под хвост попала и настроение дурацкое, потому что вечерсегодня такой, и они обижаются друг на друга всерьез и в эту минуту всерьезуверены, что эти их дурацкие разговоры могут что-то изменить, улучшить,повернуть в другую сторону!.. Да разве можно хоть что-то изменить?!.

Лавровский все еще продолжал бормотать что-тооправдательное, такое, что, по его мнению, могло бы убедить Хохлова, будтоживет он правильно и «должна же у него быть в жизни радость», и Хохлову сталоего жалко и стыдно за себя и за свой морализаторский тон.

В конце концов, что он сам знает о жизни?! Ничего. Ровнымсчетом ничего. Ну, знает, как деньги заработать, да и то так, в известныхпределах, а больше… что же?..

– Дим, ты меня того, – перебил он маявшегося Лавровского,кинул в снег сигарету и наступил на нее. Огонек потух. – Ты меня извини, вотчего. Понесло меня тебя учить, а это все… ерунда.

– Да, но ты меня… не осуждаешь?

– Да кто я такой, чтобы тебя осуждать?!

– Значит, все-таки осуждаешь?

Тут Хохлов опять обозлился, хотя только что решил былопроявить христианскую терпимость.

– Да какая тебе разница, осуждаю, не осуждаю?! Ты живи, кактебе надо, а я-то при чем?!

Он обошел свою машину, слегка присыпанную снегом,размахнулся и метнул мешок в мусорный контейнер, как в баскетбольную корзину.Зачем-то отряхнул перчатки, похлопав в ладоши, и полез в машину.

Лавровский метать не стал, подошел поближе и опустил пакетыкультурно.

– Ну, бывай, Дим! – Промерзшее сиденье через джинсы обожглохохловский зад, можно сказать, насквозь пронзило!

И кто это любит русскую зиму, мать ее так и эдак?! Кто этождет не дождется первого снега, первого морозца, зимних забав, катания на саняхи тройках?! В машину сесть невозможно, ибо процедура эта все время напоминаетдушераздирающую сцену замерзания во льдах из кинофильма «Красная палатка».Ехать тоже почти невозможно, ибо купленные за бешеные деньги иностранные«реактивы» превращают дорогу в потоки жидкой и скользкой грязи, которая летит встекла и виснет пудовыми наростами на бамперах. Ходить тоже никак нельзя,потому что Москва, как всем известно, порт пяти морей, еще по совместительствуявляется розой всех ветров, и сырой, промозглый, подлый ветер пробирает докоренных зубов, которые тут же начинают стучать так, что из них выпадают всепломбы. Да и скользко ужасно, как же ходить-то?.. «Реактивы» летят на куртки иботинки, и ничем их потом не возьмешь, ни стиркой, ни химчисткой, под ногамилед, с крыш течет, в лицо ветер, в транспорте давка гораздо плотнее летней,потому что из-за толстенных зимних одежд люди сильно прибавляют в объеме. Вотуж зимушка-зима, белая береза под моим окном, кто тут у нас последний в очередина зимние забавы и катания на тройках?!

– Мить, если Светка будет спрашивать, так ты ей скажи, чтоя… с тобой заговорился, ну и… не сразу домой вернулся.

– Ладно.

– Мить, и если чего узнаешь про Кузю, сообщи мне! МеняСветка поедом съест, если у него деньги заведутся, а у нас нет!..

– Ладно.

– И если…

– Все, я поехал, – объявил Хохлов. – Бывай. И на работузавтра не опаздывай, понял?