Властитель огня - Дэниел Сильва

* * *

Стратфордская клиника, одна из самых престижных частных психиатрических больниц в Европе, находилась в часе езды от центра Лондона в запущенном викторианском особняке на холмах Суррея. Среди пациентов были дальний родственник британской королевской семьи и троюродный брат нынешнего премьер-министра, поэтому персонал привык к необычным требованиям со стороны посетителей. Габриэль прошел в охраняемые ворота, назвавшись мистером Брауни.

Он припарковал свой взятый напрокат «опель» на стоянке для посетителей во дворе перед старым барским домом из красного кирпича. В вестибюле его встретил Леонард Эйвери, врач Лии, мужчина с обветренным лицом, в куртке и резиновых веллинггонах.

– Раз в неделю я веду группу отобранных мной пациентов на прогулку по окрестностям, – сказал он, объясняя свой внешний вид. – Это их очень успокаивает.

Не снимая перчатки, он пожал Габриэлю руку и с таким видом осведомился о том, как прошла поездка, точно его вовсе не интересовал ответ.

– Она ждет вас в солярии. Она по-прежнему больше всего любит быть в солярии.

Они пошли по коридору, выстланному светлым линолеумом, – Эйвери шагал так, точно у него под ногами все еще была суррейская тропа. Он был единственным в больнице, кто знал правду о пациентке по имени Лия Мартинсон – или, по крайней мере, часть правды. Он знал, что ее настоящая фамилия – Аллон и что ее страшные ожоги и состояние, близкое к ступору, были следствием не автомобильной аварии (такое объяснение существовало в больничной карте Лии), а взрыва машины в Вене. Знал он и то, что бомба унесла жизнь ее маленького сына. Он считал Габриэля израильским дипломатом и не любил его.

На ходу он вкратце сообщил Габриэлю о состоянии Лии на данный момент: никаких заметных изменений. Правда, такое было впечатление, что Эйвери это не слишком волновало. Он никогда не был склонен к ложному оптимизму и всегда мало ожидал. И оказался прав. За тринадцать лет, прошедших со времени взрыва, она ни разу не сказала ни единого слова Габриэлю.

В конце коридора были двойные двери с круглыми запотевшими оконцами. Эйвери открыл одну из них и провел Габриэля в солярий. Габриэль, очутившись в душной влажной атмосфере, тотчас снял пиджак. Садовник поливал апельсиновые деревья в кадках и болтал с медсестрой, хорошенькой брюнеткой, которую Габриэль никогда прежде не видел.

– Можете теперь идти, Амира, – сказал доктор Эйвери.

Сестра вышла, вслед за ней вышел и садовник.

– Кто она? – спросил Габриэль.

– Она окончила школу медсестер Кингс-колледжа и является специалистом по уходу за тяжелыми психическими больными. Все делает очень хорошо. Ваша жена вполне ею довольна.

Эйвери по-отечески похлопал Габриэля по плечу и тоже вышел из солярия. Габриэль повернулся. Лия сидела на железном стуле с прямой спинкой, подняв глаза на окна солярия, по которым стекала вода. На ней были белые фирменные брюки из тонкого хлопка и свитер, что помогало скрыть худобу. В израненных перекрученных руках она держала цветок. Волосы ее, когда-то длинные и черные как вороново крыло, были коротко острижены и почти совсем седые. Габриэль нагнулся и поцеловал ее в щеку. Под своими губами он почувствовал холодную твердую кожу рубца. А Лия, казалось, даже не почувствовала его прикосновения.

Он сел и взял то, что осталось от левой руки Лии. Она была безжизненна. Голова Лии медленно повернулась, и глаза встретились с его глазами. Он искал в ее глазах хоть какой-то признак узнавания, но не увидел ничего. Память ее сгинула. В мозгу Лии сохранился лишь взрыв. Он без конца повторялся, словно прокручивалась видеокассета. А все остальное было стерто и упрятано в какой-то уголок ее мозга, до которого не удавалось добраться. Для Лии Габриэль значил не больше, чем медсестра, которая привела ее сюда, или садовник, ухаживавший за растениями. Лия понесла наказание за грехи Габриэля. Лия была той ценой, какую достойный человек заплатил за то, что залез в отстойник вместе с убийцами и террористами. Для Габриэля, человека, наделенного способностью вылечивать красоту, было вдвойне больно смотреть на Лию. Ему так хотелось убрать эти шрамы и восстановить ее во всей красе. Но Лия не поддавалась восстановлению. Слишком мало осталось от оригинала.

Он заговорил с ней. Напомнил ей, что это время жил в Венеции и работал на фирму, которая реставрирует церкви. Он не сказал ей, что время от времени по-прежнему выполняет поручения Ари Шамрона или что два месяца тому назад осуществил поимку австрийского военного преступника по имени Эрих Радек и вернул его Израилю для суда. Когда наконец он набрался сил, чтобы сказать, что любит другую женщину и хочет разорвать их брак, чтобы жениться на ней, – у него все-таки не хватило духу это осуществить. Говорить с Лией – все равно что говорить с надгробием. В этом не было смысла.

По истечении получаса он отошел от нее и высунул голову в коридор. Медсестра ждала там, прислонясь к стене и скрестив руки.

– Вы закончили? – спросила она.

Габриэль кивнул. Женщина скользнула мимо него и без звука вошла в солярий.

Поздно вечером рейс из аэропорта «Хитроу» прибыл в Венецию. Габриэль поехал в город на водном такси, стоя в рубке рядом с водителем, спиной к двери в кабину, и смотрел на то, как буи на лагуне выступают из тумана, словно ряды потерпевших поражение солдат, возвращающихся с фронта домой. Вскоре показались очертания Каннареджио. Габриэль на миг почувствовал успокоение. Венеция, разрушающаяся, уходящая под воду, пропитанная водой Венеция всегда оказывала на него такое влияние. «Это целый город, нуждающийся в реставрации, – сказал ему в свое время Умберто Конти. – Используй ее. Исцели Венецию, и она исцелит тебя».

Такси привезло его к палаццо Лецце. Габриэль зашагал на запад по Каннареджио, вдоль широкого канала под названием Рио-делла-Мизерикордиа. Он дошел до железного моста, единственного во всей Венеции. В средние века в середине моста была решетка, и ночью часовой-христианин стоял тут на страже, чтобы не пропустить беглецов из тюрьмы с другой стороны. Габриэль пересек мост и вошел в подземную галерею. На другом конце прохода перед ним открылась широкая площадь Камподи Гетто-Нуолво,[7]центр некогда бывшего тут гетто Венеции. В пору своего расцвета здесь находилось свыше пяти тысяч евреев. А теперь всего двадцать из четырехсот евреев, когда-то живших в старом гетто, жили тут, и в большинстве своем – уже старики, поселившиеся в Каса Израелитика ди Рипосо.[8]

Габриэль подошел к стеклянной двери на противоположной стороне площади и вошел в здание. Справа от него был вход в маленькую книжную лавку, специализировавшуюся на книгах, связанных с историей еврейского народа и венецианских евреев. Там было тепло и светло – окна от пола до потолка выходили на канал, окружавший гетто. За прилавком, на деревянном табурете под галогеновым светом, сидела девушка с коротко остриженными светлыми волосами. Она улыбнулась Габриэлю и поздоровалась с ним, назвав его рабочее имя.