Змея и Крылья Ночи - Карисса Бродбент

самая устрашающая жажда крови, которую я когда-либо видел. — Губы Винсента скривились в отвращении. — Он будет преследовать тебя, но он будет настолько глуп, что тебе будет легко использовать это против него.

Мы закончили один круг по бальному залу и начали другой.

— Я видел еще нескольких участников. Ибрихима Каина. И…

— Ибрихим?

Винсент дернул бровью.

— Многие вступают в Кеджари только потому, что чувствуют, что у них нет другого выхода.

Я обнаружила Ибрихима в другом конце комнаты. Это был молодой вампир, едва ли старше меня, с необычайно кротким поведением. Словно почувствовав мой пристальный взгляд, он перевел его на меня из-под копны вьющихся черных волос. Он слабо улыбнулся мне, показав изуродованные десны, на которых не было клыков. Рядом с ним стояла его мать, женщина столь же жестокая и агрессивная, сколь тихим был ее сын, и источник его ран.

Эта история была слишком обычной, чтобы быть трагичной. Около десяти лет назад, когда Ибрихим был на пороге взрослой жизни, родители прижали его к земле, удалили ему зубы и сковали левую ногу. Мне было тринадцать лет или около того, когда это случилось. Лицо Ибрихима представляло собой месиво из распухшей, покрытой синяками плоти. Он был неузнаваем. Я была в ужасе, и я не понимала, почему Винсент не был в ужасе.

Чего я тогда не понимала, так это того, что вампиры живут в постоянном страхе перед собственной семьей. Бессмертие сделало преемственность кровавым. Даже Винсент убил своих родителей и трех братьев и сестер, чтобы получить свой титул. Вампиры убивали своих родителей ради власти, затем калечили собственных детей, чтобы удержать их от того же. Это удовлетворяло их эго в настоящем и обеспечивало будущее. Их род продолжится… но ни на секунду раньше, чем они будут к этому готовы.

По крайней мере, Кеджари даст Ибрихиму шанс вернуть свое достоинство или умереть. И все же…

— Он же не может думать, что сможет победить, — пробормотала я.

Винсент бросил на меня косой взгляд.

— Все здесь, вероятно, думают то же самое и о тебе.

Он не ошибся.

Над нами проплыло облако аромата сирени.

— Вот вы где, сир. Вы исчезли. Я уже начала беспокоиться.

Мы с Винсентом повернулись. Джесмин подошла к нам, аккуратно откинув волну гладких пепельно-каштановых волос на обнаженное плечо. Она была одета в богатое красное платье, которое, несмотря на свою простоту, облегало пышные формы ее тела. В отличие от большинства здешних хиаджей, она оставила видимыми свои крылья, они были грифельно-серыми, а сзади платье опускалось достаточно низко, чтобы обрамлять их живописными малиновыми драпировками. Платье имело глубокий вырез, открывающий глубокое декольте и пестрый белый шрам, проходящий по центру груди.

Она никогда не стеснялась демонстрировать ни декольте, ни шрам. Не то чтобы я могла ее винить. Ее декольте было объективно впечатляющим, а что касается шрама… ходили слухи, что она пережила удар колом. Если бы это была я, я бы щеголяла этой отметиной каждый проклятый день.

Уголок рта Винсента скривился.

— Работа никогда не заканчивается. Ты же знаешь.

Джесмин подняла свой темно-красный бокал.

— Действительно, — промурлыкала она.

О, солнце, забери меня, черт возьми.

Я не знала, что я чувствовала по поводу недавно назначенного Винсентом начальника охраны. Женщине редко удавалось достичь такого ранга в Доме Ночи — только три женщины занимали эту должность за последнюю тысячу лет — и я одобряла это исключительно из принципа. Но меня также всю свою жизнь учили быть недоверчивой. Предыдущим начальником стражи Винсента был тощий, испещренный шрамами мужчина по имени Тион, который прослужил двести лет. Он мне не нравился, но, по крайней мере, я знала, что он был предан нам.

Но когда Тион заболел и в конце концов умер, его лучший генерал Джесмин была вполне очевидным кандидатом на его должность. Я ничего не имела против нее, но я не знала ее и, конечно, не доверяла ей.

Может быть, я была чересчур подозрительной. Винсенту она, похоже, нравилась.

Он наклонился немного ближе.

— Ты прекрасно выглядишь, — пробормотал он.

Она ему действительно нравится.

Вопреки всему, с моих губ сорвался намек на насмешку. При этом звуке аметистовые глаза Джесмин скользнули ко мне. Она была новенькой, и все еще смотрела на меня с откровенным любопытством, а не с несколько выстраданным раздражением, как другие члены крошечного внутреннего круга Винсента.

Ее взгляд медленно поднимался вверх по моему телу, оценивая мой рост и кожу, изучая каждую черту моего лица. Если бы я не знала ее лучше, я бы подумала, что она ведет себя развратно по отношению ко мне. Что было бы… лестно, если бы это не было так часто предвестником покушения на мое горло.

— Добрый вечер, Орайя.

— Привет, Джесмин.

Ее ноздри раздулись — едва уловимое движение, но я сразу это заметила. Я отступила назад, моя рука метнулась к кинжалу. Винсент тоже заметил, и, слегка сдвинувшись, прикрыл меня своим телом.

— Сообщи мне последние новости о Доме крови, — сказал ей Винсент, бросив на меня взгляд, который приказывал мне идти. Я двинулась обратно к двери, подальше от остальной толпы. Этого расстояния от гостей вечеринки было почти достаточно, чтобы мне было легче дышать. Почти.

В молодости страх изнуряет. Его присутствие затуманивает разум и чувства. Я боялась так долго, так непрерывно, что это стало просто еще одной телесной функцией, которую нужно было регулировать — сердцебиение, дыхание, пот, мышцы. С годами я научилась отделять физическое состояние от эмоций.

Горький вкус зависти ощущался на моем языке, когда я прислонилась к дверной раме, наблюдая за посетителями вечеринки. Я обратила особое внимание на тех, кого Винсент указал как участников состязания Кеджари. За исключением Ибрихима, который тихо сидел за столом, большинство выглядели беззаботными, танцевали, пили и флиртовали всю ночь напролет. Когда наступит рассвет, они заснут, сплетясь с одним или тремя партнерами, будут спать крепким сном, не задумываясь о том, долго ли они проживут, чтобы снова проснуться?

Или же они наконец узнают, каково это — лежать без сна, уставившись в потолок, ощущая кожей богиню смерти?

Мой взгляд переместился на другой конец комнаты.

Фигура была настолько неподвижна, что я едва не проглядела ее. Но что-то странное в ней заставило меня остановиться, хотя сначала я не совсем поняла, почему. После нескольких секунд наблюдения я поняла, что это был не какой-то один предмет, а целая коллекция маленьких.

Он стоял в противоположном конце бального зала, далеко за пределами танцпола с творившимся там развратом, спиной ко мне. Он уставился на одну из многочисленных картин,