Приеду к обеду. Мои истории с моей географией - Екатерина Рождественская

– За фумкой прифледите, графданочка, я за чаем отойду… – я вызвала у нее доверие, видимо.

Я осталась с большой и на вид совершенно неподъемной челночной сумкой, перевязанной для верности широким мужским ремнем. Тетушка скоро вернулась, поблагодарила и села за соседним столом, достав из сумки завернутые в тряпку собственные столовые приборы. Отодвинула поднос с пластиковой тарелкой, постелила тряпицу и аккуратно по всем правилам выложила большую ложку, нож и вилку. И наконец принялась за чай, перелив его из одноразового стаканчика в свою чашку в розовый цветочек. Закусывала пирожком с селедкой, – соленый, немного ржавый запах пошел сразу. Потом, выпив и пошамкав пустым ртом, о чем-то задумалась, глядя на монастырские стены. Убрала своё. Затем открыла сумку и вынула старую потрёпанную книгу.

Я увидела название, улыбнулась. Улыбнулась всей странности ситуации, всему вместе взятому: этому дню, трапезной, богомолке с чаем и пирожком с селедкой, ее мельхиоровым приборам, задумчивости, почти переходящей в сон и непонятно каким чудом оказавшейся здесь пьесе Нагибина «Срочно требуются седые волосы»…

И все, и ничего особенного, правда! А чувство такое, что день очень важный прошел, особый какой-то, даже не объяснить…

Знаете, с чем у меня связан Ереван? С мистикой! Именно в Ереване давным-давно старая гадалка напророчила мне трех сыновей. Вот взяла и запрограммировала мой ещё неокрепший нежный девичий ум. Представить было невозможно, чтобы я, вся такая двадцатилетняя, романтически настроенная, пусть пока еще инфантильная и прямо из школы вышедшая замуж – и на тебе – родишь трех сыновей! Да никогда на свете! Я вообще тогда еще не задумывалась о своей размножательной функции, в ходу были только веселительные и гулятельные! Выйти замуж – пожалуйста, но сразу бросаться рожать детей? Пожить вовсю, поработать с интересом, поездить, где только можно – вот для чего нужна была молодость, а мне тут про трех сыновей, соски, пеленки и бессонные ночи над детской кроваткой. Я, честно говоря, опешила.

Гадалка была широко известна в узких ереванских кругах, о ней ходили слухи и легенды, но разве можно было меня впечатлить всеми этими сказками? А все началось с того, что наша армянская подруга, которая жила в Москве, узнав, что в Армении мы никогда не были, пригласила нас в Ереван. Она обожала ездить на родину, заряжалась там настроением и каждый раз пользовалась малейшим поводом снова увидеть Ереван. Весь город ходил у нее в друзьях, тем более что она была родственницей замечательного композитора и большого папиного друга Арно Бабаджаняна. А Арно, в свою очередь, считался в Армении национальным героем, поэтому можете себе представить, как нас там должны были принимать!

Тот первый для меня Ереван был еще советским, с коммунистическими лозунгами, черными вальяжными машинами «Волга», милиционерами в белых фуражках с царскими полосатыми жезлами в руках, с совершенно пустой площадью Ленина, но таким же, как и всегда шумным рынком, крикливыми торговцами и лоснящимися сухофруктами. И представьте, метро тогда еще даже строить не начали! А я была юной, трепетной, приехала с друзьями, мы кутили, веселились, ходили от знакомых к знакомым, потом к другим, потом еще и еще, и те несколько дней слиплись в один, долгий, без начала и конца, как клубок, из которого не вытянешь ниточку.

Вот кто-то из друзей и предложил уступить свое время, чтобы мы смогли пойти к бабушке Ануш на сеанс, ведь запись к гадалке велась за месяцы вперед. Ну, а подруга, в свою очередь, настояла, чтобы я обязательно отправилась с ней вместе, хоть посмотришь, говорит, как это происходит, она местная достопримечательность, попасть на приём просто так почти невозможно, считай, нам очень повезло. Я упиралась недолго, хотя первый раз в жизни идти к гадалке было страшновато. Верить во все эти кофейные гущи, карты и зеркала я не особо-то и верила, но понимала, что уж точно будет неприятно, если она вдруг сообщит, посмотрев на дно моей чашки, о какой-нибудь неизлечимой болезни или, того хуже, о скорой смерти кого-то из родителей. И зачем мне это надо? Но подруга уговорила, заверила, что бабушка Ануш добрая, никаких ужасов не будет, наоборот, направит и посоветует. Оказывается, они были давно знакомы – представляешь, говорит, сбывается почти всё, что она наговорит, тем более что это ещё и приятно, она ж гадает на кофейной гуще! Еще на лаваше можно, не слышала? Когда определяют пол будущих детей. И вообще, неужели тебе не интересно, это же одновременно и экскурсия, и аттракцион!

Ну любопытство и взыграло. Поехали.

Бабуля жила в пригороде, в простом деревенском домике, сложенном из белого камня. Помню пряную, колышущуюся жару, распахнутые настежь двери и окна, прозрачную тюлевую занавеску от мух и бабушку на пороге. Толстые неповоротливые шмели нехотя пролетали мимо нас к каким-то пахучим цветущим кустам у калитки. Но запах свежемолотого кофе на подступах к дому перебивал все остальные. Какое-то время мы простояли у входа, бабушка что-то долго расспрашивала у подруги на армянском, часто всплескивая руками и чему-то улыбаясь – вай, мама-джан! А я стояла дура-дурой, ни слова не понимая и ковыряя туфлей песок. Вдруг бабушка посмотрела на меня с улыбкой и сказала:

– Ай кез бан, я никогда нэ вру, чтобы врать, надо хорошую память имэть, а я старуха уже!

И мне тогда стало так стыдно, что она мой страх перед гаданием восприняла по-своему, и я испугалась ещё больше.

Наконец, позвала меня в беседку, увитую виноградом, посадила за клеенчатый стол, а сама ушла на кухню. Подруга осталась в доме, бабушка нас разделила. Минут через десять вынесла одну маленькую дымящуюся чашечку с блюдцем, поставила передо мной и села напротив.

– А я кофе и не пью почти, – зачем-то сказала я. Может, надеялась, что в последний момент удастся избежать этого полунасильного гадания…

– Вай аствац, время многое исправляет, – сказала старушка, вздохнув, – со временем полюбишь. – Она говорила колоритно, с акцентом, и слушать ее было в удовольствие. – Я вот человек из раньшего врэмэни. Помню, в дэтстве мне и коньяк казался нэвкусным, а сейчас, ай кез бан, без рюмочки за стол нэ сажусь. Пэй, пэй тихонечко до конца, думай о хорошем, чтоб мысли нэ скакали. Кофэ, оно суеты нэ любит, иначе нарисует тебе нэ то, что заслужила, hинг матис пез гитем кез! Лучшее в жизни случается молча, мнэ так бабушка всегда повторяла, а и правда. Бог дал человеку два уха и один рот, чтоб он больше слушал, чем говорил.

А как всё выпьешь с добрыми мыслями, чашечку возьми в лэвую руку, пэрэверни и застынь, – и она, выпучив глаза, смешно показала, как именно застыть.

Я, скривясь от горечи – кофе-то нельзя сластить – сделала все, как она сказала, и бабушка, водрузив на нос очки, стала рассказывать мне мою будущую жизнь, переходя с русского на армянский и снова на русский. Основательно так всё объясняла, с подробностями и какими-то мелкими красочными деталями, хотя иногда делала долгие паузы, так и не найдя нужного слова ни на одном, ни на другом языке. Я в тот момент даже немного разочаровалась, решив, что всё как-то не очень конкретно, одни общие слова: долгая любовь, интересная жизнь, прекрасная семья, что мир посмотрю и себя покажу, творчеством займусь, найду увлечение и не одно, – эдакий усреднённый набор слов для человеческого счастья, который каждому будет приятно услышать… Мне тогда почему-то казалось, что такой и должна быть обыкновенная жизнь, а как иначе? Но о маме, помню, она как-то хорошо, по-особому сказала, я даже запомнила: «Мама у тебя в семье главная, четко вижу, она как пуговица, на которой все держится». Как пуговица. Так и было.