Дом без воспоминаний - Донато Карризи

которые наблюдали за матерью и сыном до того, как они исчезли. Но если мы хотим что-то понять, следует расспросить ребенка, иначе остается слишком много неразрешенных вопросов. – Она стала перечислять: – Что именно случилось в тот июньский день? Куда подевалась мать? И главное: где он сам находился все это время?

– И я должен снять с него блок? – Джербер уже проделывал это раньше. Он вспомнил случай с пятилетней девочкой, которая однажды замкнулась в необъяснимом молчании, а под гипнозом призналась, что няня обижала ее в отсутствие родителей.

– Дело в том, что Николин с виду не запущенный, не исхудалый, разве что волосы слишком отросли. Он пропал летом, но на нем сейчас зимняя одежда. И место, где его нашла пожилая собачница, недалеко от того, где их с матерью следы потерялись.

Джербер по-прежнему не понимал.

– Судья, что именно вы хотите мне сказать?

– В этой истории полно белых пятен, Пьетро. В конечном счете истина может оказаться более простой и одновременно ужасающей, чем мы пытаемся себе вообразить. Знает ее только мальчик. – Бальди не могла подобрать слов, чтобы выразить угнетавшую ее мысль. – Итак, что ты предлагаешь?

Гипнотизер вытащил из кармана плаща черный блокнот, страницы которого пока еще были девственно чисты.

– Открыть игровую комнату.

7

«Игровая комната» и впрямь была комнатой, полной игр. Только все они служили другой цели.

Исследовать сознание детей.

Она во всем походила на детскую, разве что кроватки там не было. На полу – палас всех цветов радуги. Стены соломенно-желтые, увешанные постерами, которые менялись в зависимости от возраста и пола ребенка, туда попадавшего на время. Для самых маленьких – мультяшные персонажи. Или кумиры подростков: певцы, рок-группы, спортсмены. Игрушки тоже менялись, от поездов и кукол до головоломок и видеоигр.

Главное – помочь несовершеннолетнему отвлечься от травмы, которую он получил, что-то увидев или испытав, и выслушать его рассказ. Благодаря играм дети обычно вели рассказ без напряжения, не то что в кабинете следователя или в зале суда.

Комнату готовили детские психологи, все было продумано, каждый предмет играл свою особую роль. Если мальчик или девочка с ожесточением набрасывались на пупса или куклу, можно было предположить, что дети подвергались насилию. Сеансы всегда проводились профессионалами, а микрокамеры, скрытые в стенах, записывали все, что происходило, для последующего занесения в протокол. Еще была стена с фальшивым зеркалом, за которой стояли судья, секретарь, иногда и присяжные; силы правопорядка, обвиняемые и их защитники.

В игровой комнате необязательно прибегали к гипнозу. Это рискованно: умелый адвокат всегда мог обжаловать свидетельство против своего клиента как полученное методом внушения, а потому не вполне соответствующее действительности. Судья Бальди тем не менее в наиболее сложных случаях прибегала к сотрудничеству с синьором Б., а когда тот умер – с его сыном Пьетро.

Зачастую только так можно было восстановить непростую истину.

Отдав карабинерам распоряжение подготовить все к сеансу, Бальди повела Джербера в игровую комнату. В коридоре психолог заметил старика в сапогах и зеленой куртке: он стоял, прислонившись к стене и потупив взгляд. Теребил шляпу в мозолистых руках и жевал потухшую сигариллу. Когда они проходили мимо, на мгновение поднял голову и почтительно поприветствовал их. Только тогда Джербер понял, что перед ним мужеподобная женщина.

– Кто это? – спросил гипнотизер.

– Владелица конюшни, которая нашла Николина в лесу, – ответила судья.

– Почему она еще здесь?

Бальди пожала плечами:

– Ей сказали, что она может ехать домой, но она твердит, что не хочет оставлять мальчика одного.

Эта женщина, подумал Джербер, которой движет чувство ответственности за судьбу совершенно чужого ребенка, достойна уважения. Он буквально читал ее мысли: коль скоро ей выпало найти Николина, значит что-то или кто-то препоручил мальчика ее заботам.

Гипнотизер вошел в игровую комнату. Он уже и не помнил, сколько времени там не бывал. На мгновение испытал нечто вроде клаустрофобии, задержал дыхание, чтобы привести в порядок расстроенные чувства, прекрасно притом осознавая, что он уже не тот, что прежде.

Приступим, сказал он себе.

Снял плащ, положил его в угол прямо на палас, потом засучил рукава джемпера и закатал до локтей клетчатую рубашку. Потом стал готовиться к приему пациента. Снял постеры со стен, разложил игрушки по ящикам. Нужна была нейтральная обстановка. Оставил только цветные карандаши и листы белой бумаги, в беспорядке лежавшие на низеньком столике, расположенном посередине: мальчик – албанец, поэтому он, возможно, плохо говорит по-итальянски, рисунки помогут общению.

С помощью диммера на стене отрегулировал интенсивность света. В комнате нашелся старый электронный метроном, похожий на тот, что остался у него в мансардном кабинете: Джербер установил на нем ритм в четыре четверти, с сильной долей на первом такте.

Затем позволил карабинерам ввести юного Николина.

8

Николин переступил порог комнаты чуть позже полуночи. Первым делом огляделся вокруг, возможно пытаясь определить, откуда доносится назойливый фоновый стук, но не выказывая никакой реакции. На мальчике был пуловер с рисунком ромбами, под ним светлая рубашка; фланелевые брюки и поношенные кроссовки «Адидас». Светлые волосы шапкой опускались на лоб, почти закрывая голубые глаза; черты лица были тонкие, нежные, что подчеркивала молочно-белая кожа. Хотя мальчик и находился на пороге отрочества, признаков полового созревания не наблюдалось.

– Входи, Нико, – пригласил Джербер, употребляя то же уменьшительное имя, каким, насколько ему сказали, мальчика называла мать. Потом указал на низкие стулья вокруг столика, чтобы тот сел на любой, какой ему приглянется. – Меня зовут Пьетро, – представился психолог. – Добро пожаловать.

Как и следовало ожидать, ребенок не произнес ни слова. Однако сел.

Чтобы тот успел освоиться, Джербер не спеша закрыл дверь, потом бросил взгляд на зеркальную стену, давая понять стоявшим по другую сторону, что сеанс сейчас начнется. Когда он повернулся к мальчику, Николин уже выровнял цветные карандаши и собрал в стопку листы бумаги, разбросанные по столу. Особой надобности в этом не было, и никто его об этом не просил.

Джербер уселся рядом с мальчиком, ожидая, что, аккуратно сложив бумагу и карандаши, он что-нибудь нарисует. Но Нико так и сидел, облокотившись о столешницу, опустив голову, скрестив руки и неотрывно глядя на левую манжету, которая высовывалась из-под рукава джемпера.

Джербер заметил, что пуговичка почти оторвалась, болталась на нитке. Мальчик теребил ее пальцами, больше ни на что не обращая внимания.

И за все время ни разу не моргнул.

Это сразу показалось психологу странным. Он решил проверить, долго ли ребенок может так продержаться. Сорок секунд. Вроде бы немного, но на самом деле – целая вечность,