Сумрачный красавец - Жюльен Грак

Возвращаясь в отель, вижу перед входом роскошный автомобиль, лакированный и серебристый. Ах да, ведь сегодня должен приехать друг Грегори. Необузданный дикарь. Что ж, вкус у дикаря, во всяком случае, хороший.

Этим вечером я развлечения ради решил одеться особенно тщательно. Отель "Волны" — достойное заведение, в английском духе, здесь принято переодеваться к ужину. И тем не менее это очень французский отель, с прекрасным винным погребом и ощущением провинциального уюта, который проявляется в планировке сада, в восхитительной захламленности коридоров. А мне еще достался номер со старинной бретонской обстановкой, раскрашенными деревянными панелями, шкафами, ткаными обоями на стенах и балдахином над кроватью (я согласен, что это почти невероятная удача, и понимаю настойчивость Грегори). Горничные здесь очень старательные, и всякий раз, как я захожу в свою комнату, меня встречает полумрак деревенского лета: и я представляю себе там, за закрытыми ставнями, кисти цветущей глицинии, крышу кладовой, увитую диким виноградом, аллею старых лип, как в романе Тургенева, — а потом открываю ставни, и в лицо мне бьет ослепительный свет пляжа, — этой соляной пустыни с полосатыми тентами, где упругий ветер шуршит по песку, где слышится шум и гомон отправляющегося в путь каравана. Я люблю эту комнату.

Ничто так не поднимает настроение, как тщательно совершенный туалет. Я приступил к ужину с большим аппетитом, одновременно читая журнал, где говорилось — впрочем, не слишком благожелательно, — о последней моей книге. И вдруг до меня дошло, что кругом наступила странная тишина. Такая внезапно нахлынувшая тишина — не редкость там, где собрались знающие друг друга люди; например, когда в дверях появляется женщина, и особенно если она в новом платье. Но в этой долгой тишине вдруг стал заметен неуловимый оттенок, который отличает затянувшуюся паузу в разговоре от испуганного молчания театрального зала перед тем, как начнется паника. Это сравнимо с остановкой сердца, длящейся на долю секунды больше обычного, когда больной, побледнев, бессильно прислоняется к стене и его безумный взгляд выражает лишь одну мысль: "Забьется ли оно снова?" Я почти не преувеличиваю. Я поднял голову: мне стало не хватать воздуха. В сопровождении Грегори вошли два новых гостя нашего отеля. Он — воплощение силы и в то же время — грации; когда я его увидел, то первым делом подумал: надо же, оказывается, походка может быть гениальной. Лишь однажды я видел, чтобы землю чтили столь гармоничной поступью. Это был славянский атлет, выходивший на арену. (Весь олимпийский стадион затаил дыхание.) А она… мало сказать, хороша собой: она прекрасна, как сон. И вторая моя мысль, почти паническая, — что я стал свидетелем явления более сложного и удивительного, чем музыка сфер. Передо мной была чета, и более того: царственная чета. Третья мысль… нет, это была даже не мысль, а бурление крови в жилах, влажная пелена перед глазами, взмокшие ладони, пересохшее горло, — то, что бывает, когда перед вами предстает великая трагическая актриса или знаменитый спортсмен, в сценическом платье или в форме своей команды, и громадная толпа поднимается в едином порыве, и у всех на уме одно: "Вот она! — Вот он!"

15 июля

Сегодня рано утром я почему-то направился туда, где расположены кухни отеля. Это место меня притягивает: возможно, во мне оживают блаженные детские воспоминания, например, о том, как тихо звякнули серебряные приборы, когда я сжал их в руке, — это было в жаркий, дремотный послеобеденный час, в унылой праздности, какая наступает после ухода любимых гостей. Возвращаясь в холл, я встретил Аллана и Грегори, они собирались выйти. Кажется, что его гибкая, мерная походка, такая отрешенная, надменная, должна оставлять за ним след, через который не дозволено перешагнуть. Они были молчаливы и сосредоточенны. Они свернули на пляж. Почему мне показалось, что я слегка побледнел, когда увидел их? Почти все утро я провел у себя в комнате, глядя в окно: отсюда я мог охватить взглядом весь пляж, от края и до края огромной песчаной дуги, там были тысячи людей, но ни одно движение не могло остаться незамеченным на фоне этого идеально ровного, без единой морщинки, задника. Так, однажды на Уэссане, острове без деревьев, выглянув из окна отеля, я вдруг увидел очень далеко, на другом конце острова, женщину в черном чепчике, которая выходила из дома и неторопливо запирала за собой дверь. На этой разветвленной сети четко прочерченных дорожек, так безмятежно раскрывшихся перед взором небес, можно было поминутно следить за перемещением крохотных черных человечков, словно за вереницей муравьев или за флажками, которыми ежедневно отмечают положение судов на морских картах. Я вдруг понял, что ищу Аллана в этой безликой толпе. Нет! он просто не мог быть еще одной черной точкой, не мог, пусть на мгновение, покорно влиться в это скопище. Мне казалось, что я должен угадать его присутствие по яростному завихрению в людском муравейнике: так начинает бурлить вода в пруду, если его обитатели учуют хищника.

В эти дни меня прямо преследуют образы и метафоры, связанные с водой. Наверно, так на меня действует этот городок, который принадлежит скорее морю, чем суше, — узкая полоска с размытыми краями, полная людей, паразит соленой бездны, в летний зной сосущий кровь из большого тела; с началом сезона на вокзалах развешивают плакаты, изображающие маленькую, в рост человека, Францию и прислонившихся к ней курортников, — они стоят по щиколотку в воде, а их пустой взгляд прикован к каким-то воздушным замкам на горизонте (надпись на плакате: "Посетите морские курорты Франции"); живой прилив, повинующийся особому, не виданному прежде совпадению светил; а еще сказывается странная, вялая атмосфера этих дней, погожих, но без солнца, — и разговор с Кристель при лунном свете. Да, верно, — однако за последнюю неделю все это странным образом приобрело насыщенность.

Будь спокоен, Грегори: теперь я так скоро не уеду. Нам с Алланом есть что сказать друг другу. Мне не понадобилось много времени, чтобы понять: этот человек, будто шествующий по облакам, хоть не надолго, но избавит меня от тоскливого желания оказаться где-то еще, благодаря ему здесь все изменится, достаточно взглянуть ему в лицо, и чувствуешь, какую огромную силу жизни он несет в себе. Чего я только не жду от него теперь, ведь он убеждает в своей правоте, не сказав ни слова, он занимает мои мысли, даже не показываясь на глаза. Я не из тех, кто судит людей по их делам, мне нужно нечто большее, — или меньшее: взгляд, от которого колеблется планета, взмах руки, усмиряющий море, голос, разверзающий подземные пещеры. Какие тайны связывают тебя с той, кого ты привез сюда, и зачаровывают ее, словно призрак, явившийся из тихих вод в сердце урагана? Какие берега ты покинул ради этого, чудодейственного для меня отныне? А ты, прекрасная, как день, красой непреложной и словно колеблющейся на острой вершине скалы, — какой свет зажег он в тебе, чтобы ты могла отбрасывать эти гигантские тени, чтобы день наставал с твоим приходом, и ночь — с твоим исчезновением, чтобы ты превратила мою жизнь в чередование света и тьмы, порывистого ветра и влажного сумрака, как бывает со странником, в одиночку бредущим сквозь бескрайние леса?

Нет, я больше не хочу оказаться где-то еще, дышать каким-то другим воздухом вместо этого, — воздуха лесной чащи в вечернюю пору, после дождя, воздуха ледяного и будоражащего, который вот уже несколько дней я впиваю жадно, как после купания.