Кризис среднего возраста - Инна Туголукова

Она, конечно, сшила себе красивое платье — просто так, на всякий случай, а вернее, за компанию с Верой, которую Зойка пригласила в свидетельницы. Ее-то, Аню, не посмела, потому что знает, как она относится к этому черному делу. Да, черному! Подлому, недопустимому! Потому что нельзя жить во лжи! А жениться без любви — это ложь! И она не пойдет на свадьбу, не станет смотреть, как они целуются под крики «Горько!», а потом уедут в белой свадебной машине, чтобы лечь в постель.

Думать об этом было невыносимо, но она думала, думала все время, доводя себя до слез и отчаяния. И стояла в толпе зевак у Дворца культуры вопреки данному себе слову, словно глупая мазохистка, смотрела на красивую пару, идущую к высоким ступеням навстречу своему призрачному счастью, и молила, молила Бога:

— Господи! Яви, яви чудо! Сделай так, чтобы свадьба не состоялась! Прошу Тебя, прошу, Господи! Ведь она не любит его, Ты же знаешь! А я люблю, люблю, люблю! Оставь его мне, отдай его мне, Господи! Ты же можешь, я верю…

И она увидела, как споткнулась Зоя, как взлетела ее рука, затянутая в длинную перчатку, и дернулась голова Артема. Как он замер в повисшей над площадью тишине, а потом повернулся и быстро пошел, почти побежал прочь, оставив невесту среди взволнованной толпы с ненужным уже свадебным букетом.

И Аня заспешила вслед за ним мимо желтого больничного забора, через лесок к станции «Отдых» и дальше, по узкой тропинке, бегущей вдоль железнодорожного полотна к Ильинке.

Она шла за ним, глядя в коротко стриженный трогательный затылок, не зная, радоваться ей или пугаться, и до слез жалея Артема, когда сзади раздался нарастающий шум приближающейся электрички и гудок, пронзительный, резкий, тревожный, разорвал застоявшуюся тишину.

Артем обернулся, и Аня с парализующей ужасом ясностью поняла, что сейчас произойдет — непоправимое, дикое, неуправляемое, как стремительно надвигающийся железнодорожный состав.

— Нет! — отчаянно закричала она и бросилась вперед, упала, разбила в кровь коленку, но тут же вскочила, не чувствуя боли. — Не надо, Тема! Не надо!

Сердце билось в горле, заглушая бешеный грохот колес. Она должна была успеть, должна добежать первой и остановить, не дать ему сделать глупость — непоправимый, страшный, невозвратный шаг к рельсам!

Все было как в замедленной съемке или кошмарном сне, когда хочешь бежать, да не можешь: будто к пудовым гирям привязаны ноги и колдовские прочные путы цепко держат и тянут назад, в бездну.

Артем стоял на тропинке и смотрел то ли на нее, то ли на приближающуюся электричку. Но Аня успела добежать до него первой и с диким криком, как солдат Александр Матросов на амбразуру, пала ему на грудь, на белый шелк парадной рубашки, и сбила с ног, увлекая вслед за собой на пыльный придорожный бурьян. Электричка отшумела.

— Что же ты делаешь, Тема?! Что ты делаешь? — заплакала Аня, все еще цепляясь за него мертвой хваткой.

— А что я, по-твоему, должен делать?! — закричал Артем, пытаясь оторвать от себя ее руки. — Подставить другую щеку и вести ее к алтарю?

— Но разве это повод, чтобы ложиться на рельсы? — Она смотрела на свои запястья — на красные пятна, оставленные пальцами Артема.

— Не волнуйся, — криво усмехнулся тот. — Зоя на рельсы не ляжет.

— Зоя, Зоя, Зоя! Один только свет в окошке! Да не любит она тебя и никогда не любила! Кто же женится без любви? Ведь это же унизительно! Радоваться должен, что все это сейчас открылось, еще до свадьбы, а не потом, когда поздно будет кулаками махать! А ты куда побежал? Ты бы еще топиться пошел…

— Анька… — Он смотрел на нее изумленно, озаренный догадкой. — Так ты что, решила, что я хотел броситься под поезд? Значит, ты меня спасала? Прыгнула, как дикая кошка…

Это показалось таким забавным, что Артем развеселился, захохотал и все никак не мог остановиться, повторяя сквозь пароксизмы смеха:

— Ну ты и дура, Анька!.. Ну и дура!.. Анна Каренина! Вот умора!

— Ты что, о шпалу ударился? — рассердилась Аня. — При чем здесь Анна Каренина? Это же не я, а ты…

Но Артем смеялся так заразительно, немножко, правда, истерично, хоть и самозабвенно, что она невольно подпала под его безудержное веселье.

Теперь они хохотали вместе, корчились и извивались, клонясь к пыльной придорожной траве, подвывая, тыча друг в друга дрожащими пальцами и утирая невольные слезы.

Приступ безумного веселья совсем уже было сошел на нет, когда рядом с ними притормозила проходившая мимо зловредная тетка.

— Совсем охамели! — визгливо заголосила она. — Белым днем у всех на виду валяются на земле, как собаки! Я сейчас милицию позову!

И все началось сначала. Но нельзя же смеяться бесконечно. Особенно если это смех сквозь слезы.

— Ну куда я теперь пойду в таком виде?

Артем поднялся, протянул Ане руку и рывком поставил ее на тропинку. Оба они прекрасно понимали, что дело совсем не в испорченном, грязном костюме, а просто нельзя ему сейчас возвращаться домой. Никак нельзя, невозможно.

— А у меня здесь бабушка живет, в Ильинке, — сказала Аня. — Пойдем к ней, почистим перышки.

— А можно? — обрадовался Артем.

— «К вам моно?» — постучал больной в кабинет логопеда. «Не только моно, но и нуно», — ответил логопед, — засмеялась Аня.

Бабушку свою она обожала. Та была женщина энергичная, умная, веселая и под категорию старушек никак не подпадала. Жила она в частном доме с газом и водопроводом, имела участок в десять соток, именовала свои владения гордым французским словом «шале» и, надо сказать, сумела придать им неповторимый шарм.

Она испытывала неодолимый интерес к всевозможному древнему, вышедшему из употребления хламу, искренне считая, что тот обладает душой и прелестью старины, зорко оглядывала помойки и любила наведаться на местную свалку, приводя тем самым в большое негодование своего сына и Аниного отца.

— Тебе что, стульев не хватает? — горячился тот. — Зачем ты притащила сюда этого ржавого урода? Хоть бы соседей постеснялась!

— А вот мы его сейчас покрасим хорошей финской красочкой, — невозмутимо отвечала Ба, колдуя над «ржавым уродом». — Сошьем ему полотняный чехольчик — глаз не отведешь!

Ей просто нравился сам этот процесс, кропотливая работа по восстановлению из праха, чудесное превращение отжившей свое, отверженной незаслуженно вещи в изюминку интерьера. Не то чтобы она гребла все подряд, но безошибочно умела угадать в куче мусора жемчужное зерно. И каждый чугунок на ее заборе, каждый камень в саду и древесный спил, кропотливо ошкуренный под невиданной красоты столешницу, ложились продуманными штрихами на общее неповторимое полотно.

Она ровняла шапочкой сиреневый куст у калитки, когда увидела бредущую вдоль заборов встрепанную Аньку, а рядом с ней — высокого парня в темном замызганном костюме.

— Здравствуй, Ба! — сказала Анька. — Познакомься, пожалуйста, — это Артем, мой товарищ.