Торговец зонтиками - Франсис Малька

Но все-таки… Коли уж я вспомнил о несчастьях… До сих пор не было никаких вестей о трех бородачах, хотя я знал от Эмиля, что никуда они из Арля не убрались, так и живут в трактире. Наверное, мечтают стать королями и хозяевами Прованса, а для начала – трактира, сразу же как запишут свое будущее на странице книжки, которая, по их мнению, всемогуща.

Ко мне нежданно-негаданно вернулась усталость первых дней – будто сатанинская книга вычерпала из тела всю энергию. Впрочем, не меньше истощило меня и претворение в жизнь второго прогноза – опять же словно книга потребовала для этого еще больше сил. А если усталость, которую я ощущаю при каждом действии книжки, зависит от того, на что я посягнул, каков, так сказать, размах? Или от точности, с какой предсказание исполнено? Даже при том, что все это и многое другое было мне пока неведомо, чувство, будто я стал понимать, как именно действует книжка, будто знаю теперь, как ею управлять, как экономно ее использовать, быть с нею в союзе, не проходило.

Мои размышления прервал стук в дверь. Три удара невероятной силы. Опасаясь худшего, я осторожно открыл.

И опешил, увидев перед собой графа де Порселе собственной персоной. В сопровождении двух охранников.

– Молодой человек! – начал граф. – Не стану скрывать, до чего я разгневан. Во-первых, из-за вас погибли двое моих людей…

– Сударь! Я могу вам все объяснить! – попытался ответить я, но напрасно, граф меня не слушал.

– Молчать! – Он повысил голос и сделал шаг вперед. – Я и до сих пор сомневался в вашей невиновности, но несколько минут назад мне сообщили, что после смерти часовых вы еще и приняли большой заказ. Вас видели за разгрузкой повозки, прибывшей из-за границ бастиона и набитой сапогами. Надо ли вам напомнить, что вы пользуетесь моим покровительством исключительно в обмен на верную службу?

С этими словами господин де Порселе вошел в мастерскую, наклонился к груде обуви, поднял с пола пару сапог, изучил ее и швырнул обратно, в общую кучу.

– Ах вот что… На них знак графа де Вогеза! – воскликнул мой покровитель, указывая пальцем на обувную гору. – Стало быть, вы и в самом деле работаете на моего врага! Хоть я и имею право немедля вас наказать, буду милосерден – но исключительно из уважения к вашему покойному отцу, которому – заметьте! – вы с этих пор второй раз обязаны жизнью. Даю вам два дня и две ночи на то, чтобы перебраться вместе со всеми вашими пожитками за пределы моих укреплений, после чего здесь вы будете объявлены persona non grata[8]. Прощайте, молодой человек!

Граф мигом развернулся, вышел из мастерской и двинулся со своими охранниками вверх по улице.

А я, убитый произошедшим, рухнул на стул.

Думал, впереди еще четыре спокойных дня, только потом возникнет опасность для жизни, ан нет, теперь понятно, что осталось всего два.

Похоже, мне все-таки не удалось распознать истинных возможностей книги. Любое предсказание сначала приводило к победе… кажущейся победе, ведь всякий раз она немедленно оборачивалась катастрофой и я становился единственной жертвой этой катастрофы.

Интересно, предполагал ли торговец зонтиками, наделяя столь грозным оружием простого сапожника, что вверяет шпагу ребенку?

Дважды сев на мель после двух предсказаний, я стал осознавать, чем рискую. Употреблю, к примеру, глагол не в том времени или пропущу предлог – и жизнь моя окажется под угрозой, а то и нагрянет какое-нибудь стихийное бедствие… Нет уж, решил я, лучше запечатаю наглухо злосчастную книжку и больше никогда не впишу туда ни строчки! Но… но буду все-таки бережно ее хранить, ведь даже и представить страшно, что может случиться, когда она, не дай бог, попадет в руки моих преследователей, особенно – если они обращаются со словами так же неумело, как с мылом…

Однако сейчас требовалось уладить куда более срочные дела. Поразмышляв, я пришел к такому выводу: разумнее всего использовать оставшиеся до изгнания дни на работу над заказом графа де Вогеза. Тогда, по крайней мере, я буду изгнанником с полными карманами.

Два дня и две ночи я, преодолевая желание хотя бы вздремнуть, провел за починкой обуви графских солдат. А закончив работу, отвел всего часок на сон и опять взялся за дело.

Поскольку неизвестно точное время, когда охранники графа де Порселе вышвырнут меня за ворота бастиона и путь назад, в мастерскую, станет мне навеки воспрещен, зачем идти на риск? Только дурак в моем случае рискнул бы очутиться с той стороны крепостных стен без манускрипта! Ну я и сшил из тонкой кожи пояс, широкий и достаточно длинный, чтобы дважды им обернуться, а к поясу приделал карман достаточной величины, чтобы вместить книжку. В кармане я смогу вынести ее под рубашкой и не привлечь ничьих взглядов, из кармана я не уроню ее на землю и не потеряю.

Затем я отправился к слуге графа де Вогеза – сказать, что все готово, и попытаться выудить из него оплату. Грохоча пустой тележкой, мы с этим самым слугой добрались до западных ворот бастиона графа де Порселе, но лицо моего спутника часовым было уже знакомо, и они не разрешили ему войти на территорию крепости. И приближаться к сапожной мастерской тоже отныне запретили.

Графский слуга остался у караульной будки, а мне пришлось тащиться домой одному, хоть и с повозкой, и заполнять ее тоже без всякой помощи.

Прежде чем с этим было покончено, я раз двадцать зашел в мастерскую и вышел оттуда с сапогами в обнимку, зато, стоило выкатить нагруженную обувью тележку за ворота, мне была без промедления вручена оплата: пятьдесят экю. Теперь я обладал настоящим богатством – в целом у меня набралось больше сотни!

И тут я сообразил (надо, кстати, сказать, идея мне понравилась), что надо дойти с готовым заказом до резиденции графа де Вогеза, взять там у слуги опустевшую повозку напрокат, уложить в нее, вернувшись в мастерскую, свои личные вещи и вывезти их из крепости. А верну тележку потом, когда не будет нужна.

Все получилось наилучшим образом. Я – в последний раз – пришел домой, погрузил инструменты, материалы и кое-какую мебель, после чего навсегда покинул место, где отец когда-то ценой неимоверных усилий заработал себе право спокойно заниматься своим ремеслом.

Что мне оставалось за пределами бастиона, кроме как, навеки распрощавшись с графской защитой и с графским покровительством, поискать себе приют в каком-нибудь квартале для бедных…

Я проснулся и сразу же почувствовал, до чего больно колются вылезающие из убогого тюфяка соломинки. И что еще хуже – как мучительно эти уколы напоминают об оставленной дома за неимением в повозке свободного места пуховой перине. Впрочем, и без того не придумаешь ничего тягостнее для подобного мне любителя поспать, чем пробудиться от никак уж не мелодичного «пения» петуха. Однако с некоторых пор я каждое утро просыпался именно под пронзительные крики злополучной птицы и, весь трепеща, садился – будто руки и ноги, очнувшись от сна еще до мозга, сами торопились занять вертикальное положение одновременно со своим владельцем.