Чужая тень - Константин Михайлович Симонов

пока это не кончено. (Раздается резкий стук в дверь.) Войдите, Марья Трофимовна.

Входит Марья Трофимовна, маленькая, полная, очень решительная пятидесятилетняя женщина, с круглым лицом, сердито сдвинутыми черными бровями и черными, без единой сединки волосами.

Я всегда вас узнаю по стуку, по шагам, даже по дыханию, когда вы стоите у меня за спиной. То ли я так вас боюсь, то ли я так к вам привыкла.

Марья Трофимовна. Всё вместе. (Лене.) Пришла поглядеть на тебя. Покажись! В институте не разглядела, не до того было. (Кивнув на Ольгу Александровну.) За ней там только и смотри, чтобы перчатки надела, чтоб маска на месте была, чтоб пробирку не разбила. Как за малым ребенком!

Ольга Александровна. Сами меня к этому приучили.

Марья Трофимовна. А я не на вас, я на себя и ворчу. (Разглядывая Лену.) Похорошела!

Лена. Вот тетя Оля боится вас, а я не боюсь. (Подходит к ней, целует ее.) И вовсе вы не страшная. Так только, притворяетесь. Рыжик по-прежнему с вами живет?

Марья Трофимовна. Второй год, как комнату получил и отъехал. Вам, говорит, со мной тесно. И верно, с ним было тесно, а без него пусто. Я уж и то Семену Никитичу своему сказала: раз так, давай на старости лет какую-нибудь снегурку себе заведем. Все хожу по детским домам, приглядываю. Что же это я все одна говорю, а вы молчите?..

Ольга Александровна. А вы не стесняйтесь, Марья Трофимовна, вы же всегда так.

Марья Трофимовна. Ну, все-таки Лена приехала… Как жила-то, Леночка, в войсках да в заграницах?

Лена. В войсках хорошо, а в заграницах плохо.

Марья Трофимовна. Что так?

Лена. Последний год я была врачом в нашей комиссии, которая объезжала лагеря перемещенных лиц.

Марья Трофимовна. Что ж тебя, женщину-то?

Лена. А там есть и женские лагеря и детские.

Марья Трофимовна. И детские?

Лена. И детские. Грустно и противно.

Входит Трубников, в руке у него портфель, на голове шапка, которую он забыл снять в передней. Выражение лица взволнованное и радостное, но сразу делающееся недовольным, когда он видит Марью Трофимовну. Чувствуется, что ему сейчас не хочется видеть никого из посторонних.

Трубников. Вот я и пришел! (Снимает шапку, небрежно кладет ее вместе с портфелем на тумбочку; вынув из кармана носовой платок, вытирает лицо.) Снег идет. (Садится.) Хорошо дома-то, а, Лена? О чем вы тут говорили? Сплетничали?

Марья Трофимовна. Лену расспрашиваю, как жила. (Лене.) Что грустно-то и что противно?

Лена. Грустно, что в этих лагерях есть маленькие дети, которые уже невольно начинают забывать русский язык. А противно, что, по необходимости разговаривая там с разным лагерным начальством, каждым кусочком кожи чувствуешь, как они отвратительно мечтают о новой войне.

Трубников. Ну, все-таки немцам на долгие годы вырвали зубы!

Лена. Я не о немцах. А что касается зубов, то там сейчас работает столько дантистов, готовых их обратно вставить…

Марья Трофимовна. Семен Никитич тоже рассказывал. Он у меня, Леночка, до младших лейтенантов дослужился. Это на старости лет-то! Его так в дивизии у них и звали: самый, говорят, он у нас старший младший лейтенант! Теперь командует мной, спасу нет!

Лена. Не верю.

Трубников во время разговора встает, нетерпеливо прохаживается по комнате, присаживается в одно кресло, потом встает, опять прохаживается, присаживается в другое. Видно, что присутствие Марьи Трофимовны тяготит его как неожиданная помеха.

Ольга Александровна (внимательно наблюдавшая за Трубниковым на протяжении всего разговора). Что с тобой, Сережа? У тебя такое лицо, как будто ты чем-то очень взволнован и обрадован?

Трубников. Да, очень.

Ольга Александровна. Чем?

Трубников. Собственной принципиальностью!

Ольга Александровна. И тебе не терпится что-то рассказать мне, да?

Трубников. Честно говоря, да. Марья Трофимовна, вы, надеюсь, не обидитесь?

Марья Трофимовна. Не обижусь.

Трубников (Ольге Александровне). Пойдем ко мне в кабинет. (Уходит в другую комнату, пропустив вперед Ольгу Александровну и плотно закрыв за собой дверь.)

Марья Трофимовна (вставая). Ну, я домой пойду.

Лена. Не обижайтесь на него. У него же всегда все, что захочется, — сразу! Вы не обращайте внимания.

Марья Трофимовна. А я и не обращаю. Просто посмотрела на тебя и пойду. К своему.

Лена. Я провожу вас до трамвая. Значит, побаиваетесь все-таки своего?

Марья Трофимовна. Нет. Но он сегодня у меня не в себе.

Лена. Из-за чего?

Марья Трофимовна. Да так, не стоит слов тратить. (Встает.)

Лена. Из-за Гриши, да?

Марья Трофимовна. А это ты ни к чему. Делают люди свое дело, и нечего о них лишние разговоры разговаривать, — пусть делают. Кончат — в театр пойдем.

Лена. Почему в театр?

Марья Трофимовна. Ну, дома соберемся, вина выпьем. (Накидывает на голову до этого лежавший на ее плечах платок.) Ну что ж, проводи, коли не лень, я рада.

Обе выходят. Несколько секунд сцена остается пустой. Потом открывается внутренняя дверь, быстро входит Ольга Александровна, у нее очень взволнованный вид.

Трубников (показываясь в дверях). Вернись!

Ольга Александровна (садясь в кресло). Лучше нам больше не говорить на эту тему.

Трубников (оглядывая комнату). А где они?

Ольга Александровна. Не знаю.

Трубников (быстро проходит в переднюю, возвращается). Ушли. Пойдем ко мне в кабинет, договорим.

Ольга Александровна. Нет.

Трубников. Почему?

Ольга Александровна. Я слишком привыкла в твоем кабинете слушать тебя руки по швам, а сейчас не хочу.

Трубников. Как ты не можешь понять, что я прав? Сто раз, тысячу раз прав! И с точки зрения науки и с точки зрения нормальных человеческих отношений.

Ольга Александровна. А по-твоему, сейчас в мире нормальные человеческие отношения?

Трубников. Не знаю. В данном случае — это не моего ума дело. Я говорю не о мире, а о себе.

Ольга Александровна. О себе. Опять о себе! Мне иногда кажется, что ты живешь в зеркальной комнате и видишь только себя. Но это только кажется. Ты живешь на свете, и на тебя смотрят другие люди, и им иногда противно, а мне непонятно…

Трубников. Что тебе непонятно?

Ольга Александровна. Я не понимаю, как ты, уже пять лет коммунист, не можешь и не желаешь отвыкнуть от этого «Я!», «Я!», «Я!» Превыше всего — «я». Ты совершенно не переменился за эти годы, ни вот настолько!

Трубников. А позвольте спросить: почему я должен был меняться? Меня принимали в партию таким, каким я был, и я никому не давал торжественных обещаний меняться и делаться другим. Пусть они мирятся со мной с таким, какой я есть!

Ольга Александровна. Кто «они»?

Трубников. Прекрати! Последние месяцы ты стала