Стопроцентно лунный мальчик - Стивен Танни

«Серьезно, что ли? Синяя Слинни — стопроцентно лунная? Надо же! Никогда бы не подумал!»

Она была высокая, эффектная, веселая. И отличница к тому же.

Все мальчишки были в нее влюблены.

Иеронимус уже забыл, зато Ринго помнил, как его сын пришел домой из школы:

— Пап, у нас в классе такая красивая девочка! У нее синие волосы, а еще она такая же, как я. Тоже носит защитные очки…

Ее обаяние и на Иеронимуса действовало, только он эти мысли задвинул поглубже, злясь на себя, что позволил их дружбе перейти в чересчур доверительную, хоть и платоническую близость, почти как между братом и сестрой. Втайне она ему самую чуточку нравилась, но было поздно. Отношения уже обозначились: она его хороший друг — и только. Так все и оставалось. Может быть, к лучшему.

Все же при случайных встречах на улице или в школьном коридоре, или когда их прижимало друг к другу в переполненном вагоне метро, Иеронимус не мог отделаться от назойливых мыслей, вползающих в мозг, подобно привидениям: «Конечно, это неправда! Мы не умрем! Нам можно! Можно смотреть друг на друга! Что мы увидим, если посмотрим друг на друга без очков?»

Наверное, они оба думали об этом, только вслух никогда не говорили. Когда Иеронимус и Слинни оказывались рядом в классе, в столовой или в библиотеке, другие ученики таращились на них, но тут же отводили взгляд. Редкий случай: двое очкариков разговаривают друг с другом.

Если бы не очки, Иеронимус был бы почти нормальным, типичным старшеклассником. В типичной средней школе. В типичном жилом районе Луны. Почти.

Но.

Он вел совершенно удивительную двойную жизнь.

Однажды на родительском собрании школьный психолог назвал его отцу научный термин: «Тяжелый случай ученической шизофрении».

— По некоторым предметам ваш сын учится превосходно. Литература, например. По античной литературе он обогнал всех прочих учеников. Ему бы стоило взяться за университетский курс, чтобы не заскучать. Выдающиеся успехи по истории. По философии он мог бы сам вести уроки. Просто поразительно, у вашего сына задатки великолепного исследователя в области гуманитарных наук.

Ринго рассмеялся:

— Это же чудесно!

Он был готов стоять на голове от радости и откупорить бутылку шампанского.

— Вы правы, мистер Рексафин, это действительно чудесно…

— Здравствуй, Гагаринский университет!

Ринго победно вскинул кулак, а психолог от смущения густо покраснел.

— Постойте, сэр, это не все…

Дальше разговор покатился под гору. Конечно, Ринго винил себя. Он, физик и математик, не сумел передать сыну способность к точным наукам. Из-за этого бедный ребенок теперь страдает.

— Школа у нас государственная, существует на деньги налогоплательщиков Моря Спокойствия, и, согласно закону, мы вынуждены перевести Иеронимуса в специальный коррекционный класс для отстающих. По гуманитарным предметам он первый в классе, зато по математике и естественным наукам — в самом хвосте.

— В самом хвосте?

— Ниже некуда.

— Это ужасно!

— С такими отметками он не сможет закончить школу. Его даже в следующий класс не переведут. А в коррекционном классе его успеваемость повысится…

— Мой сын, в коррекционном классе… Кошмар!

— Он будет учиться по индивидуальному расписанию, один из всех учеников средней школы номер семьсот семьдесят семь. Половина уроков — среди самых блестящих, умненьких, пытливых детей, в классе для одаренных. А вторая половина…

Вечером Ринго попытался найти для Иеронимуса частную школу. Знакомый знакомого его знакомых был знаком с чиновником, который ведал приемом в Армстронговскую академию. Расстроенный отец не задумываясь проглотил свою гордость и после долгих муторных переговоров добился-таки собеседования.

«Весьма сожалею, сэр».

Затея провалилась по двум причинам. Во-первых, у них не было денег на плату за обучение. А если бы даже и были, все равно его сына бы не приняли. Почему?

«Весьма сожалею, сэр. За долгие годы работы в приемной комиссии я впервые вижу настолько низкие оценки по математике и естественным наукам».

Открыв дверь, висящую на одной петле, Иеронимус мгновенно привлек к себе общее внимание. В классе царил жуткий беспорядок. Опрокинутые парты, неописуемая вонь, хаос и гвалт, учителя нигде не видно. Все уставились на Иеронимуса: новенький, да еще в защитных очках. Он совершенно растерялся, окунувшись в непривычный, странный мирок анархии, вызывающих нарядов и непонятного жаргона. Его тут же окружили. Первый учебный день в коррекционном классе начался бурно и стремительно.

— А правда, что ты, если снимешь очки, сможешь увидеть будущее?»

— Отпусти руку!

— Нет, правда, урод очкастый?

— Нет! Ничего похожего!

— Говорят, без очков ты можешь видеть какие-то такие цвета, каких другие не видят. И эти цвета показывают, кто где находился раньше и где окажется в будущем. Правда это, очкарик?

— Прекрати обзываться, дебил вонючий!

— Ты что сказал, очкарик?

— Руку отпусти, а то как врежу!

— Это ты-то мне врежешь? Задохлик очкастый, я на два года тебя старше! Я тебя по стенке размажу!

— Оставь меня в покое!

— В покое? Не-а, не оставлю, пока не покажешь нам свои хреновые глазки, а потом еще скажи, кто завтра выиграет, Грейтон или Вул, на кого ставить.

— Придурок, оно совсем не так действует!

— Не так? А как? Давай покажи!

Скандала не было. Дело успешно замяли, ведь Лестер никому не был особенно дорог, в том числе и собственным родителям. Они даже не явились в морг опознать тело. Прочие хулиганы, помогавшие стаскивать с Иеронимуса очки, от страха не смели и заговорить о случившемся. Обвинений Иеронимусу не предъявляли — в конце концов, очки с него сняли силой, да еще и в первый день в коррекционном классе. Учителя уволили — он как-никак отвечает за то, что происходит в классе, а сам сбежал от учеников. Иеронимусу было тогда четырнадцать лет. Дети в коррекционном классе были совершенно неуправляемые, у них уже сменилось несколько учителей, и никто не мог с ними справиться. По сути, это был не класс, не коллектив, а просто аморфная нестабильная масса. Здесь постоянно бушевала словесная и физическая буря. Могли ударить без предупреждения, со скуки, из вредности, от любви. Здесь правое и левое полушария не могли договориться между собой. Все непрерывно орали и насмехались друг над другом. Эти дети были до того несчастны дома, что в школе им даже нравилось, хоть они ее и ненавидели. Они дрались друг с другом и с учениками из других классов, они воровали, пили, кололись, садились в тюрьму, крушили все на своем пути, разрисовывали стены, бесконечно врали, они угрожали учителям, попадали в психушку, становились проститутками, сутенерами, бандитами, залетали, мечтали о дорогих шмотках и все случайно добытые деньги тратили на одежду, обувь, ювелирные украшения. Они жили на всю катушку, но они жили минутой, мгновением. Для них не было ни вчера, ни завтра. Они ничего не помнили и отвергали все, что не ведет к саморазрушению. Их бытие было неподвластно разуму; логика не могла и секунды продержаться, чтобы не потонуть в водовороте хаоса. Иеронимус оказался один среди целого класса этих деток. Они не давали ему шагу ступить. Хватали его за руки, угрожали, сорвали с него очки.