Желанная недотрога - Кэрол Маринелли

class="p1">– Нет, я решил не являться на службу, – ответил Данте, удивляясь тому, что пытается объясниться, – никогда и ни с кем он этого не делал. – Я только что сказал Стефано, что уже видел отца в день его смерти – не хочу повторять этот скорбный опыт.

Миа кивнула. Она вообще не могла понять, каково это – провести у открытого гроба всю ночь.

– Я хотела что‑нибудь выпить. Вы хотите?

Данте покачал головой, но, вспомнив, что им предстоит провести завтра весь день в обществе друг друга, ответил более вежливо:

– Нет, спасибо. Я намеревался отправиться в отель. А кстати, завтра ожидается небольшая перемена в планах. Стефано настоял, что Элоа должна прийти на похороны.

– Разумеется, – отозвалась Миа, но осеклась, заметив явное неодобрение на лице Данте. – Что, вы ее недолюбливаете?

– Какое, к черту, это имеет значение?! Дело в том, что отец хотел бы видеть своих детей, а не всяких проходимцев.

– Вряд ли ее можно так назвать, – заметила Миа. – Они со Стефано помолвлены.

– Будем надеяться, что Роберто составит надежный брачный контракт.

– Вам не приходило в голову, что они любят друг друга?

– Если так, я им не завидую: любовь приносит одни лишь проблемы.

– Вы чересчур циничны.

– И это говорит молодая вдова накануне похорон мужа!

Миа хотелось бросить ему какое‑нибудь ругательство, но она лишь отвернулась и промолчала. Данте, наблюдая, как она готовит чай, заметил, что руки ее дрожат, это его удивило. Впрочем, как и тот факт, что она не обращается за помощью к прислуге. Если он и представлял себе, как Миа пьет чай, то перед взором его вставала картина: вот она сидит в постели и звонит в колокольчик. Прежде чем его воображение развернуло перед ним малейшие детали, включая то, во что она одета, он одернул себя. Он не мог не обратить внимание на то, что Миа явилась на кухню в пеньюаре, под которым угадывались женственные очертания ее фигурки. Данте обнаружил, что ему труднее сдерживать подобные мысли – с момента смерти отца собственноручно наложенные правила начали давать сбой.

Данте бросил взгляд в окно – но такая темень стояла за ним, что стекло было словно зеркало, и в нем он внезапно поймал взгляд Миа.

– Данте, я не хочу ехать во главе процессии, – обратилась она к нему.

– Смелое заявление, – ответил он. – Вы его вдова!

– Но я не хочу ехать в одиночестве.

– Тогда где же ваши родные и друзья? – начал было Данте, но тут же остановился, вспомнив то немногое, что рассказывал ему отец: отец и мать Миа погибли. Не желая, однако, поддаваться чувству вины, он продолжал: – Вы же настаиваете на том, что ваш брак был настоящим, – почему же рядом нет никого, кто мог бы вас поддержать? Или, может, они устали от ваших игр? У вас есть брат, – заметил он, – но его не было на свадьбе, и его нет сейчас, а я помню, в прошлом году вы уезжали на его свадьбу. Может быть, вы переживаете о том, что, будь он здесь, ваша ложь будет раскрыта?

Миа промолчала. Данте встал, по‑видимому собираясь уйти, но задержался.

– Это не наказание, это любезность, что семья Гамильтон будет ехать во главе процессии. Не моя вина, что с вами рядом никого не будет в такой момент.

Тут Миа отвернулась от стекла, в которое до этого момента смотрела, и встретила взгляд Данте в упор.

– Вы надеетесь, что местные жители закидают меня тухлыми фруктами? – спросила она.

В ее глубоких синих глазах появились слезы – это было первой эмоцией, что Данте увидел за сегодня, даже скорее с момента их встречи, – и это его тронуло. Однако он не желал поддаваться жалости – тем более что все более выраженным становилось желание шагнуть ей навстречу и заключить в объятия. Чувствуя, что слабость нарастает, он бросил язвительно:

– На что вы надеялись, Миа, что мы войдем в церковь вместе, как одна семья? Не смешите меня. – Помолчав, он добавил: – Берите свой чай и уходите.

Однако тут же понял, что перегнул – в конце концов, он не мог распоряжаться ею.

– Прошу прощения, делайте что хотите, уйду я.

– Все хорошо, я сейчас поднимусь к себе, – произнесла Миа, забирая поднос с чаем.

– Мы выезжаем завтра в одиннадцать, – сказал Данте.

– Да.

Повернувшись, Миа натянуто улыбнулась, встретившись с ним глазами, – и на миг между ними вновь промелькнуло что‑то, напоминающее тот взгляд за столом. Губы Данте, обычно пухлые и яркие – единственное пятно цвета в его лице, – побелели, а щека непроизвольно дернулась. Конечно, от презрения, подумала было Миа, но что‑то подсказывало ей, что причина была в другом. Внезапно она вспомнила, что под платьем на ней нет ничего – грудь, казалось, вот‑вот вырвется из декольте, и все тело буквально наливается желанием. Это было так необычно – словно двери тюрьмы, куда она однажды сама себя загнала, медленно открываются все шире.

– Доброй ночи, – выдавила она и побежала вверх по лестнице, едва не уронив поднос. Дыхание она перевела лишь у себя в комнате за закрытой дверью.

Позабыв про чай, Миа упала на кровать, все еще тяжело дыша. Подумать только, она, известная своей выдержкой, всегда холодная и чопорная – буквально сгорает от желания, неизведанного прежде, до встречи с Данте. Как долго она считала себя какой‑то неправильной из‑за отсутствия интереса к сексу. Даже будучи подростком, слушала разговоры своих одноклассниц, их сплетни про мальчишек и изумлялась. Неловкие попытки матери рассказать о некоторых фактах своей жизни вызывали у нее отвращение. Для себя она решила, что отношения и все, что с ними связано, – не для нее. Странным образом она не могла найти причины для подобных ощущений – казалось, она просто не способна влюбиться. Пытаясь разжечь в себе страстность, Миа сходила пару раз на свидания, но обнаружила, что не может вынести даже поцелуев – и помыслить не в силах ни о чем другом. Брак с Рафаэлем, с одной стороны, стал возможностью оправиться от семейной драмы, а с другой – подарил шанс временно позабыть о проблеме, которую в другом случае необходимо было бы решать. Ведь они с мужем договорились о том, что в их браке не будет интимных отношений.

Однако не успели они заключить брачный договор, как Миа обнаружила, что все же способна на сильные чувства – хоть огонек этот и тлел глубоко в ее душе. Прошло всего несколько дней с того момента, как она начала изображать секретаря Рафаэля – и тщательно сгенерированные ими же самими