Так умирают короли - Владимир Гриньков

– Вообще-то да, – сказал я, дерзко глядя ему в глаза. – Но пока не разобрался, что именно.

Самсонов, как я видел, опешил. А сидевшая рядом со мной Светлана даже затаила дыхание.

– Ничего, разберешься, – после паузы произнес Самсонов, вроде бы совершенно безобидно. Но я понял, что стоит за его словами.

Он хотел сказать мне, что придет время, и он меня заломает. Как заломал несчастную Светку. Как заломал рафинированного аристократа Загорского. Но я ему не девочка и не Загорский: у меня воспитание вологодское, так что рога ему запросто поотшибаю. Самсонов, наверное, что-то прочитал в моем взгляде, потому что хмыкнул, подводя черту под нашим с ним противостоянием, но только на сегодня.

– Достаточно, потешились, – сказал он и извлек из кармана толстенную пачку купюр.

И на глазах у нас разделил ее на пять равных частей.

– Забирайте!

Демин взял деньги первым, потом Светлана, и только я замешкался.

– Бери, – сказал мне Самсонов. – У нас все по-честному. Заработал – получи.

Наверное, такое происходило у них после каждой съемки. Я взял деньги. И спросил:

– А где расписаться?

Демин с Самсоновым переглянулись, после чего Самсонов сказал со смешком:

– Я все-таки не ошибся, когда брал тебя на роль «придурка».

Это было обидно, но обижаться не на кого – сам нарвался. Светлана еще раз незаметно положила ладонь на мое колено. К счастью, вернулся Загорский. Причитающиеся деньги он взял со стола небрежным жестом человека, привыкшего легко их получать и так же легко тратить. Демин уже выскочил из комнаты. Самсонов отвернулся к окну и потягивал из высокого стакана пиво.

– Что вы видели в Москве, Женя? – спросил у меня Загорский.

Он опустился на стул и закинул ногу на ногу.

– Практически ничего. На Красной площади был, на Тверской улице.

Загорский почти незаметно, одними глазами, улыбнулся, но в его едва угадываемой улыбке не было ничего обидного. В этом и заключается, наверное, отличие аристократов от плебеев. Аристократы не способны обидеть.

– Это не та Москва, Женя. Настоящая Москва глубже, тоньше, духовнее. Вы видите фасад, а я покажу вам этот город изнутри.

– Как Гиляровский, да? – проявил познания я.

Загорский кивнул:

– Да. Но только Гиляровский показывал Москву с грязью.

– Он показывал ее такую, какая она есть, – подал голос Самсонов.

– Грязь находишь там, где ее ищешь.

– Не тебе судить, – с неожиданной бесцеремонностью бросил Самсонов.

Я взглянул на Загорского. Он сохранил на лице выражение невозмутимости, но мне показалось, что я заметил досаду.

Светлана поднялась из-за стола.

– Вы возвращаетесь в город? – спросил я.

– Да. Могу и тебя подбросить.

– Ты пьяна, – сразу вмешался Самсонов. – Так что едешь до первого инспектора.

– Неужели вы не вызволите меня, если я попадусь?

– И не подумаю. Посмотришь, каково оно там.

– «Там» – это где?

– В камере, милая.

Я подумал, что нам и вправду не следовало бы рисковать. Но Светлана решила иначе.

– Так ты едешь?

И чтобы не услышать вопроса: «Ты боишься?» – я поднялся и мужественно пошел следом за ней. Шел и спиной чувствовал насмешливый самсоновский взгляд.

Мы прошли через комнату, в которой спал Кожемякин. Он лежал на диване, одна рука его свесилась до пола. И опять мне в глаза бросилась татуировка: «СЛОН». Наверное, так его называли в детстве.

– Если боишься, можешь не ехать со мной, – великодушно предложила Светлана.

– Если хочешь, я могу сесть за руль, – так же великодушно ответил я.

Она заглянула мне в глаза, улыбнулась и потрепала меня по щеке. У нее была теплая и ласковая ладонь.

– Хорошо, что ты у нас появился.

– Неужели? – изобразил я удивление.

– Да.

Ее ответ прозвучал совершенно серьезно. Наверное, ей было очень неуютно в этой компании.

Выехали на шоссе, Светлана разогнала машину. Судя по всему, «гаишников» сегодня она не боялась. Вела машину совершенно свободно, и только то, как внимательно она смотрела на дорогу, выдавало ее напряжение.

– Послушайте, я хотел у вас спросить…

– Давай на «ты», а?

– Хорошо.

– Так что за вопрос у тебя?

– «СЛОН» – это что такое? Я у Алексея видел татуировку.

– «Смерть легавым от ножа». Сокращенно, по первым буквам.

Светлана увидела мое недоумение и пояснила:

– Он ведь в тюрьме сидел. Ты разве не знал?

– Н-нет.

Для меня это действительно было полной неожиданностью. Ведь телевидение – это искусство! А искусство и тюрьма никак не стыковались в своем сознании.

– Ты поосторожнее с ним, – сказала Светлана. – Он со странностями. И иногда становится совершенно невменяемым.

Нас ни разу не остановили, и мы добрались без приключений. Но только когда Светлана заглушила двигатель, я обнаружил, что мы находимся у ее дома.

– Зайдешь? – спросила она.

И мне опять представился ее следующий вопрос: «Или боишься?» Я вышел из машины, и мы поднялись в уже знакомую мне квартиру.

– А ты молодец, – сказала Светлана.

– Ты о чем?

– О сегодняшней съемке. Напрасно Самсонов тебе претензии предъявлял. Все у тебя получилось чудесно.

– Он всегда такой?

– Кто? – спросила Светлана.

Но по ее глазам я видел, что все она прекрасно поняла, и поэтому не стал ничего уточнять.

– Он такой, какой есть, – все-таки ответила Светлана после паузы.

– С людьми не очень-то церемонится. Мы для него – никто, да?

– Ну что ты. Он за нас горой.

Я даже засмеялся. Но Светлана была совершенно со мной не согласна.

– Однажды Кожемякин натворил дел. Его хотели посадить, и бумага соответствующая из милиции пришла. Алекперов сказал, что Кожемякина надо выгнать.

– Алекперов – это кто?

– Президент нашей телекомпании. Он сказал, что будет следствие, потом суд, так что от Кожемякина надо избавиться как можно быстрее. А Самсонов отказался наотрез. Объявил, что сам уйдет, если Кожемякина уволят.

– Знал, что ему ничего не будет.

– Кому не будет?