Григорий Грег «Капли крови» - Ярослава Лазарева

А мне больше нравится сидеть в своей комнатке, укрывшись от внешнего мира, и писать. Это такое блаженство отдаваться своим фантазиям! И никто мне не нужен!

Вчера поздно вечером написал интересное, на мой взгляд, стихотворение. Назвал его «Ссора». Это по следам нашей размолвки с одной девушкой. Не хочу называть ее имя. Зина меня с ней познакомила, решила, что это отвлечет меня от ее персоны, и я забуду. Девушка так мила, что и правда, я поначалу даже увлекся. Но уж очень она капризна и любит поскандалить на пустом месте. Дальше общаться мы вряд ли будем. Однако я ей благодарен за то, что появилось это стихотворение».

Твои слова, как гром: «Ну все! Пока!»

И солнце вниз упало за луною.

Уходишь прочь… Взорвались облака,

дождь льется вверх… Я следом за тобою

иду и вижу спину… Вот висок…

И часть щеки… Ко мне ты повернулась!

Остановилась… Взгляд твой так далек.

Но все он ближе! Ты мне улыбнулась…

И сразу все вернулось на места.

Дождь льется сверху, гром гремит как нужно,

над головой рядами облака,

луна и солнце разбежались дружно.

И мир вернулся прежним и простым.

А ты так близко! Губ тепло – наградой…

Гроза исчезла. Всполохом цветным

взметнулись в небо полукружья радуг.

Ты не права! Молчишь? Ну что же…

Ты посмотри на облака!

Плывут, парят… И так похожи

на нежный белый пух. Пока

не потемнеют, не сгустятся,

не соберутся в кучу туч

и злой грозой не разразятся…

Как ты! Ах, нет? Ты – солнца луч?!

Сияешь, греешь и искришься?

Но ты же гаснешь! И с чего,

с чего ты так мгновенно злишься?!

Ты так меняешься легко.

Так я не прав? Досадно, больно,

несправедливо! Но стерплю.

Взгляд в небо подниму невольно.

На облака смотрю. Люблю…

* * *

Из дневниковых записей 20-х годов XX века:

«Ходили с ребятами в кузню. Этот шум горна, огонь, раскаленный металл – все это меня жутко взволновало. Моя нервная система моментально возбудилась, откликнулась, и, придя домой, в пять минут написал вот это стихотворение».

Меч выкован. Стремится острие

коснуться плоти, поиграть в сраженьи.

И облачком дыхание легко

туманит блеск зеркальный отраженья.

И рукоять захвачена рукой,

и тяжесть, пробудившая угрозу,

взята в ладонь. Сверкающей дугой

взмах вверх и вниз. Изрезан только воздух.

Доволен Мастер. Опускает меч

на мягкий бархат цвета алой крови.

Его рука, готовая иссечь

не только воздух, разжимаясь, ноет.

И взгляд, прощаясь, медленно скользит

по длинной стали, по узору ножен.

Меч совершенство ковки сохранит,

но он готов и Мастеру не нужен.

* * *

Из письма Ладе:

«Мне кажется, что я сейчас так жалок. Кто я? Бедный заводской рабочий! Да, я пишу стихи, но меня не издают. Иногда выступаю в клубе, мои стихи нравятся местным барышням, но ребята их не одобряют, считают, что я слишком ударился во всякие мещанские переживания и никому ненужные философские рассуждения.

Меня выручает лишь то, что к поэтам относятся снисходительно, считают нас этакими чудиками, поэтому мне многое сходит с рук».

В мае – только маяться!

Ветер будто пьян.

Меж цветов шатается,

шаловлив и рьян.

Воздух словно пенится

запахом цветов,

ароматом стелется

в рое лепестков.

Небо улыбается,

синевой дразня.

В мае только маяться…

Ты смеешься зря!

Говоришь: «Наверное,

все сошли с ума.

И поэты – первыми.

Вот она, весна!»

И зачем ты дразнишься?

Взгляд не опускай.

Как с любовью справишься,

раз колдует май?

К себе не приглашаешь,

и в гости не идешь,

невольно отдаляешь

и снова вдруг зовешь.

То ласково, то строго

ты говоришь со мной,

то позовешь в дорогу,

то убежишь домой.

Закроешь плотно двери,

рассердишься опять,

и долгие недели

меня не хочешь знать.

Но вдруг приходишь снова

с улыбкой: ты прости.

И робость разговора

о том же – о любви.

Тебя не понимаю,

как наяву я сплю.

И все тебе прощаю

и все, любя, терплю…

* * *

Из дневниковых записей 20-х годов ХХ века:

«И охота Зине так надо мной издеваться! Не понимаю! Хотя подозреваю, что это она не понимает моей сущности. Поэта вообще редко кто может узнать до конца, словно какая-то невидимая стена между мной и другими людьми. Раньше я был уверен, что все такие же, как я, так же страдают без меры, любят до умопомрачения, захлебываются сильнейшими эмоциями. Но сейчас думаю, что многие люди вполне обычно живут и умеренно чувствуют. И в этом их сила. Зина, она именно такая – «массовая», и, благодаря обычности своей натуры, смотрит на меня свысока, считая меня чудиком, «не от мира сего», слабаком, за которым нужно приглядывать. И стихи мои ей чужды, ничегошеньки она в них не видит…»

Как обмануть умеет внешность,

искусно прикрывая суть,

как обольщает нас успешно,

пытаясь в свой обман втянуть.

Чарует взглядом, гладкой кожей,

улыбкой милой и простой,

с улыбкою Джоконды схожей

намеком тайны вековой.

Чарует вьющейся небрежно

пушистой прядкой у виска,

ресниц движеньем безмятежным,

как взмахи крыльев мотылька;

красивым лбом, высоким, белым,

изгибом шелковых бровей,

манерой говорить несмело

и мягкой плавностью речей;

фигурой стройной и изящной,

походкой легкой и живой —

всей этой яркой настоящей

природной внешней красотой.

И обмануться так несложно,

она так дивно хороша…