Жити и нежити - Ирина Богатырева

Я пожала плечами. В этот момент сбоку к сцене подошёл холёный мужчина, одетый так, что сразу стало ясно, насколько случайно он в этом клубе. Поманил к себе Ёма и стал что-то втолковывать, показывая на часы. Тот кивал, соглашался, но продолжал скручивать свою флейту и смотреть в толпу такими глазами, будто он всех держит в руках. Мужчина с недовольным видом отошёл к стене. С ним была красивая, такая же холёная женщина, невысокая и точёная, как статуэтка из слоновой кости.

– Это Джуда, она танцует, – продолжала Даша. – У неё школа, оттуда ребята сегодня танцевать должны под «Солнце». Ну, «Велесово солнце», эта вот группа, у которой днюха. Их многие поздравить пришли: музыканты, танцоры. Вот и Джуда… А этого хлыща я не знаю.

– Я зато знаю, – буркнула я.

– Ты? – удивилась Даша и обернулась на меня. – И кто он?

– Да так, – я неопределённо передёрнула плечами. – Айс зовут. Мы случайно познакомились. Неважно.

– А, – протянула Даша, – понятно. – И в глазах отразилась не то уверенность, не то вопрос: «Трахнуть хотел».

Ничего тебе непонятно. Нет, не хотел. Разговор у нас был короткий и странный, под стать нику, которым он представился. Столкнулись мы на лекции, только не для бедных травоядных, а элитной. Это было два дня назад, моя первая вылазка в люди. Ради чего я туда попала, ясно. А вот что он там делал, не знаю. Когда всё кончилось, подошёл ко мне с вопросом, которого я не поняла. Мне удалось быстро улизнуть, но неприятное чувство осталось. Не люблю, когда люди меня замечают. Яр правильно говорит: нам нельзя оставлять следов. Очень не хотелось, чтобы он меня увидел сейчас.

Музыка всё не начиналась. Ём крутил дудку, другие музыканты о чём-то переговаривались в глубине сцены. В зале стоял гам: похоже, перерыв в концерте никого не напрягал. Люди общались, проталкивались к барной стойке, брали пиво, там то и дело взрыкивал кофейный аппарат.

И вдруг Виксентий, воспользовавшись паузой, схватил за руки меня и Дашу и поволок к микрофонам, прежде чем я успела что-либо предпринять.

– У нас тоже есть музыкальный подарок! – объявил он, выставляя нас вперёд, будто мы им и были. – Пока наши гости из-за рубежа готовятся, – он так выразительно глянул в сторону Ёма, что стало ясно: если бы тот вообще сегодня не заиграл, он бы не расстроился, – мы хотели бы… Разрешите? – обернулся к флейтистке. Та кивнула. Видимо, они все тут друг друга знали.

Виксентий склонился к ремню, где у него, как в патронташе, был целый арсенал варганов разного размера, выбрал три: два всучил нам с Дашей, а один оставил для себя. Встал перед микрофоном, выразительно посмотрел на нас, выждал паузу – и начал играть.

У меня пересохло в горле: я чуяла, что не владею ситуацией. Я нежить, я тень, я не должна быть на людях. Мне нельзя быть на людях. Повинуясь инстинкту, стала прятать лицо за косами. В глаза била разноцветная подсветка, люди внизу – тёмная вода, неприятная, колышущаяся тёмная вода. И все глядят на меня, так и норовят поглотить.

О, Лес! Что же делать?

Даша уже играла, закрыв глаза и почти не слушая Виксентия. Тот тоже играл и не выглядел теперь уставшим и бледным, а был весь как трепещущий на ветру лист. А я растерялась. С варгана полезла информация, замаячила перед глазами, и не удавалось этим управлять: как делали его, кто на нём раньше играл… Какие-то укуренные лица у костра, сидят и смеются, и холод влажного летнего вечера, и звёзды, и треск сучьев в огне – от страха это стало для меня реальней, чем сцена, Даша, Виксентий и толпа у ног, которую я не видела, но, как о ночной реке, знала, что она есть. Нет, надо прогнать видение. Надо играть. Я сумею. Они могут – сумею и я.

Но я не знала, когда вступать. Я просто не слышала: ни мелодии, ни общего ритма – ничего. Вот рубит воздух, размеренно и просто, Даша. Вот Виксентий выводит рулады. А я? Где должна быть я?

– Бу, бу, бу, бу.

Что это? Лес мой, да это, оказывается, я! Такой низкий варган, такой тихий, что я не слышу его. И их не слышу. И не умею играть. Вообще не умею.

Перед глазами всё смешалось: зрители в зале, музыканты на сцене, и эти, прежние хозяева варгана, смеющиеся у костра. Но музыки, живой, пульсирующей, не получалось. Я слышала это, чувствовала. Но продолжала:

– Бу-бу-бу, бу-бу. Бу, бу, бу.

Какое счастье, что меня сейчас не видит Яр. Яр, который до сих пор с восторгом вспоминает старика Баха. Который плакал, когда хоронили Вагнера, а ведь я до этого была уверена, что плакать он не умеет. А в блокадном Ленинграде Яр одному скрипачу подбрасывал хлеб.

Скрипача потом в бомбёжку убило. А меня бы он сам сейчас пришиб. И правильно бы сделал.

Наконец этот ужас кончился. На ватных ногах я стала спускаться со сцены, смутно слыша, как нам хлопают, и поймав взгляд Ёма вслед. Я мечтала раствориться, но тут встретилась глазами с Айсом. Без сомнения, он меня узнал. Однако, по счастью, ему не было до меня дела. Он подошёл к сцене не ради меня, к Ёму. Снова показывал на часы и заметно нервничал. Я, как в первый раз, подивилась, насколько это красивый человек. Редкая, породистая красота. Правильные черты, серьёзные глаза. Но он вызывал настороженность. Объяснить это я не могла. Может, потому что сам подошёл ко мне. Не я, а он.

– Спасибо, друзья! – говорила флейтистка. – А Ём тем временем собрал свой жуткий агрегат. И он нам сыграет тоже. Правда, Ём?

Тот кивнул, улыбнулся и заиграл. Айс посмотрел на него недовольно, с раздражением махнул рукой и пошёл к двери вместе со своей спутницей, красивой, как индийская богиня Парвати. Толпа перед ними расступалась – слишком было заметно, что они не отсюда, не из этого мира клубешников и патлатых молодых людей. Я постаралась вжаться в стену, когда они проходили мимо. Придётся уйти позже, чтобы не столкнуться с ними в дверях.

А тем временем Ём играл. Звуки флейты летели под сводами зала, как красивые нездешние бабочки. Глухие, пряные, барочные, и вся музыка была о забытом и ушедшем. Когда мы были другими, когда люди были другими и Лес не был так безвозвратно далёк… Рядом маячил Виксентий, очень витиевато и мудрёно рассказывал, как ему понравилось со мной играть, и что у меня несомненный талант, мне надо заниматься, и может, мы как-нибудь встретимся, может, поиграем вместе, он бы мне показал, научил… Но я его не слушала. Мне стало нестерпимо грустно от этой музыки, я сделала над собой усилие, отодрала себя от стены и вышла из клуба.

Остановившись в проулке, я стала вдыхать влажный воздух Москвы. Утолённая было варганом жажда подкатила опять, а вместе с ней тяжёлая тоска. Сегодня меня угнетало всё. Даже собственная природа. И болезненно тянуло в Лес. Ведь если бы не то, что позвало нас сюда, я была бы сейчас там и ничего не помнила. Выходила бы к людям в сумерках. Вдыхала бы запахи живых. Пугала бы собак. И никого не жалела. Ведь мы нежити, тени. Не люди – следы на песке…

– Привет, – раздался сзади голос. Я вздрогнула и обернулась. Не люблю, когда ко мне обращаются, когда меня вообще замечают. Хотелось тут же дёрнуть, но я обмерла: это был Ём. И он улыбался. Хорошо, очень по-человечьи. Мне стало тепло. – Ты здорово играешь. Где училась?