Рецепты идеального брака - Мораг Прунти

Я никогда не пекла пирог с ревенем, разве что с ревенем, который рос в огороде моей бабушки, а это было десять лет назад, когда я была дома в Килкелли.

Дедушка Нолан посадил луковицу ревеня с единственным корнем, когда родилась моя мама. Бабушка не хотела, чтобы в ее хорошеньком садике позади дома росли грязные, яростные растения, поэтому дедушка посадил луковицу подальше от дома, но достаточно близко для того, чтобы бабушка могла собирать ревень. К тому времени, когда я стала молодой взрослой девушкой, тот единственный корень размножился настолько, что его отростки занимали четверть акра и были массой широких зонтичных листьев, прячущих алую тыльную сторону. Этот непримечательный и неаппетитно выглядящий овощ действительно вкусен, если правильно приготовлен.

В детстве я ела ревеневый пирог каждый день в течение летних каникул в Ирландии. Я вернулась в Ирландию на постоянное жительство, будучи студенткой факультета английской литературы в Голуэйском университете, когда мне было восемнадцать лет. Самые дорогие мои воспоминания о тех трех годах связаны не с тем, как я, хихикая, шаталась ночью по мощенным булыжником прямым улицам, и не с тем, как я потеряла невинность с красивым, но волосатым студентом философии, и даже не с книгами, что я изучала, и не со страстными профессорами, которые в них копались, — самые дорогие воспоминания связаны с тем временем, что я провела с моими бабушкой и дедушкой. Всю дорогу в автобусе назад из Килкелли я везла с собой один из бабушкиных ревеневых пирогов, бережно завернутый в два кухонных полотенца, чтобы он не раскрошился. Вернувшись в свое обиталище, я прятала пирог в комнате, чтобы уберечь от курящих дурь соседей по общежитию, желающих пожевать что-нибудь вечерком, и съедала кусочек со сладким чаем перед тем, как лечь спать. Этот ежедневный ритуал и выходные, проведенные в Килкелли, помогали мне оставаться дисциплинированной в мои безумные студенческие годы и сделали меня первой ученицей по английской литературе. Хотя я прожила большую часть жизни в Америке, ревеневый пирог остался вкусом дома. Не того нью-йоркского чердака, куда переехала моя мать, когда мне было четыре года, а ей сорок лет, чердака, позже заполненного репродукциями Уорхола и ее бомжеватыми бойфрендами. Это был вкус дома ее родителей в Килкелли, пахнущего дымящимся мхом, пчелиным воском и камфарой. Каждое лето, приезжая в Ирландию, я могла понять по лицам бабушки и дедушки, что десять месяцев они ждали свою единственную внучку. Они обожали меня и друг друга. Я никогда не слышала, чтобы они перечили друг другу, и мне казалось, что это был брак, полностью основанный на любви.

С июля по сентябрь я была центром их вселенной, и первым из духовки всегда выплывал ревеневый пирог. Трессин любимый. Может показаться глупым, но я выбрала Голуэйский университет для того, чтобы быть к этому пирогу поближе — и к бабушке с дедушкой тоже.

Поэтому, если я не смогу найти подходящего ревеня, я, пожалуй, предпочту, чтобы пирог бабушки Бернардины остался просто приятным воспоминанием. Это все же лучше, чем портить это воспоминание безвкусной подделкой, схожей с ним лишь по виду.

Иногда, когда ты очень привязан к идеалу, невозможно идти на компромисс.

Джеймс Нолан был мне не интересен. Я его уважала. Как и все. Он был местным ученым, но пока я росла, я его не знала, потому что по возрасту он был младше моих родителей, но старше братьев. Несколько лет он отсутствовал, а когда вернулся и занял пост учителя в Фолихтарской школе, ему было тридцать пять. В то время было модно учить гаэльский, и в пятницу вечером Джеймс (или Шемас О'Нулан, поскольку он предпочитал, чтобы его имя произносили на ирландский манер) открывал двери школы и учил местный люд родному языку, которого лишились наши дедушки и бабушки. После занятий были танцы и песни, и всеобщее веселье, и в иные вечера мы не расходились до полуночи. В течении недели классы были переполнены: люди проходили три мили и обратно из Охамора, чтобы стать причастными к этому действу.

Джеймс был членом Гаэльской лиги, и вдобавок ходили слухи, что он служил в Ирландской республиканской армии. Никто не знал, почему и где он отсутствовал эти десять лет, но ничего необычного в этом не было. Умный человек знал, как держать рот на замке. В любом случае Джеймс не увиливал, когда Китти Конлан заметила, что пять его сестер успешно вышли замуж, двое ушли в монастырь, а его брат построил маленький новый домик с шиферной крышей рядом с их семейным очагом.

Мистеру Джеймсу Нолану грозила опасность стать кем-то вроде чемпиона, если бы он не был местным, из нашего маленького скромного прихода, и поэтому ему не было позволено считать себя незаурядной личностью. Разумеется, его появление не было связано с какой-либо героической или романтической деятельностью за границей. Я едва помню первый раз, когда увидела Джеймса. Скорее всего, тогда я подумала, что он еще более обычный, чем о нем говорят. Но честнее будет сказать — я вообще о нем не думала.

Болтали о том, кто из незамужних женщин может подойти ему. По любым меркам Джеймс был достоин уважения: он хорошо относился к детям, у него был новый дом, который остался незанятым, поскольку его брат с женой недавно переехали в Англию, а старая мать отказалась оставлять старый коттедж; учительский доход тоже не стоило сбрасывать со счетов. Если вам около тридцати, то Джеймс был бы для вас неплохой партией. Но мне тогда было только двадцать один.

Мне самой, пожалуй, было не очень интересно, но казалось занятным наблюдать за тем, как женщины постарше чуть ли не на головах ходили, лишь бы заполучить Джеймса. Мэй и я смеялись до колик, когда они, намазанные помадой, будто клоуны, болтались вокруг него после воскресной службы, чтобы насладиться cupla focal с Muinteoir. Самой ужасной из них была Айна Грили. У нее было бледное, словно постный хлеб, лицо, но она была с мозгами. Она выигрывала стипендию за стипендией, дошла даже до Дублинского университета и вернулась этим летом, чтобы решить, что делать со всем своим образованием. Мне она не нравилась. Айна отпускала комментарии по поводу Майкла, и до меня доходили ее слова.

Моя кузина Мэй и я были самыми хорошенькими девушками в округе. Тетя Анна обучила меня хорошим манерам и привила вкус к красивым вещам, когда мы были еще друзьями, у Мэй же был замечательный Йанкс, регулярно славший домой посылки. Мы двое стали для местной публики кем-то вроде киногероинь. У меня были желтая блузка и желтый шарфик в тон, которым я перевязывала свои длинные черные волосы. У Мэй были пара кремовых туфель и кожаная кремовая сумочка. Айна принадлежала к тому типу женщин, которые смотрят свысока на любое проявление гламура. Она никогда не говорила с нами во время уроков гаэльского, и я знала, что она считала нас глупыми. Я не возражала, потому как полагала в то время, что лучше быть глупой и хорошенькой, чем умной, но бесцветной. После уроков мы оставались танцевать и рассматривали большую часть класса на предмет того, кто нас лучше всех развлечет. Мэй хотелось завести роман, а мне нет.

Я положила глаз на Джеймса Нолана, только чтобы досадить Айне Грили.

Оглядываясь назад, я понимаю, что это было гадко и по-детски, но она страшно меня раздражала. Айна говорила с Джеймсом после воскресной службы, и я их поприветствовала на гаэльском и прошла мимо. Айна в ответ поправила мое произношение. Я подумала, что это было подло, я и до сих пор так думаю, поэтому я решила поостудить ее пыл. Я сказала себе, что сделаю для Джеймса доброе дело, даже если разобью ему сердце Взаимопонимание между ними заметно росло, а я верила, что Айна внутри такая же уродливая, как и снаружи. А Джеймс казался мне легкой мишенью, он был бы счастлив с любой, которая поманила бы его. Возможно, Джеймс О'Нулан и был ученым человеком, но в любовных делах я считала его ludarman. В этом я ошибалась. Это был первый и последний раз, когда я выставила себя дурой перед Джеймсом, но это был первый из многих раз, когда я неверно истолковывала его характер.