Рыцарь надежды - Кристина Додд

По другую сторону церкви — через дорогу — на своей собственной небольшой территории, хотя и в подчинении Истбернского монастыря, жили и работали монахи. Монахини занимались знатными странниками и больными, монахи — бродягами и прокаженными. Каждый занимался своим делом.

Каждый, за исключением Эдлин.. Чтобы понимать это, она не нуждалась в указаниях леди Бланш. Она чувствовала это каждый день, и когда она пересекала площадь, ей внезапно захотелось оказаться где-нибудь в другом месте. Где угодно — пусть это и чистое безрассудство. Она слишком долго была хозяйкой в своем собственном доме, чтобы так легко привыкнуть жить под чьим-либо руководством, несмотря на…

— Леди Эдлин!

Эдлин стремительно повернулась на звук любимого голоса.

— Вы были где-то так далеко. — Настоятельница монастыря взяла Эдлин под руку и повела ее в сторону больницы. — Вам не хотелось бы вернуться к нам? Мы весьма ценим ваш здравый смысл. — Она говорила мягко, почти нежно, стремясь заглушить ту боль, что вечно терзала леди Эдлин.

Леди Корлисс улыбнулась, и нахлынувшее чувство вины затопило сознание Эдлин. Настоятельница не заслуживает такого предательства. Эта леди, такая почтенная, такая царственная особа, всегда приходила на помощь Эдлин, когда та нуждалась в ней, никогда ни единым словом не обижала ее, всегда отзывалась о ее не столь уж глубоких знаниях с таким неподдельным восхищением, что тоска, грызущая ее душу, затихала.

— Дорогая, вы выглядите такой взволнованной. Я могу вам чем-нибудь помочь?

«Да, да! — хотелось закричать Эдлин. — Скажите мне, что мне делать с раненым рыцарем, с его жутким прислужником, с самой собой?! Что мне делать, леди Корлисс?» Но ничего подобного она, разумеется, не произнесла.

— Если вы переживаете из-за того, что отказались дать леди Бланш опийный сироп, то ради Бога оставьте это. Вы были абсолютно правы, я так ей и сказала, когда она позволила себе прийти ко мне жаловаться.

Наклонив голову, леди Корлисс внимательно посмотрела на Эдлин из-под седых бровей.

— Я знаю, вы думаете, что я не вижу, как леди Бланш обращается с вами. Напрасно. Я знаю и принимаю определенные меры, чтобы исправить это. Конечно, она не прислушивается к моим замечаниям и клянется, что докажет, сколь вероломны вы на самом деле. Но я сказала ей, что леди Эдлин — невинная душа, которую очень обидели, и не следует добавлять ей горя.

По мере того как мать-настоятельница говорила все это, чувство вины Эдлин становилось все нестерпимее.

— Не такая уж я невинная, — пробормотала она, впрочем, едва слышно.

— Ваши незначительные грехи, которые есть у любого человека, не могут служить оправданием той несправедливости, которой вас подвергли недостойные люди. — Подняв руку, леди Корлисс указала в сторону церкви. — Конечно, кто я такая, чтобы судить? Я постоянно молюсь о том, чтобы вам было легче нести тяжелый крест судьбы вашей, чтобы миру открылась правда о вашей доброте и честности. Я еще увижу, как благоволение Господа нашего снизойдет на вас. Ничто не поддержит нас так, как молитва и непоколебимая вера.

Леди Корлисс начала молиться, и Эдлин стала молиться вместе с ней. Под воздействием молитвы ее мысленному взору предстал раненый рыцарь в хранилище. Она поклялась ничего не рассказывать, но леди Корлисс руководила двадцатью двумя монахинями знатного происхождения и их слугами, удачно используя дипломатию и проницательность. Она опытна, честна и великодушна. Что в том дурного, если она расскажет ей все? Эдлин очень захотелось сделать это. Какой груз снимется с ее совести, какое облегчение это принесет ей!

— Что, если… что если на самом деле я великая грешница? Тогда Божья немилость падет на головы всех обитателей монастыря? — Эдлин ждала ответа, затаив дыхание.

— Леди Эдлин, вы же не ребенок. Пути Господни неисповедимы. Он дает одним и отнимает у других. Почему это происходит, нам, смертным, понять не дано. Однако, если хорошенько помолиться, Господь иногда посылает нам радость постичь промысел Божий. — Удовлетворенно улыбнувшись, леди Корлисс добавила: — Подумайте сами. Когда умер лорд Джэггер, да будет ему земля пухом, денежные поступления, на которые вы основали монастырь и опекали его первое время, внезапно прекратились. И нам пришлось доказывать самим себе, что мы в состоянии обеспечить себя едой, одеждой и лекарствами. И милостью Божьей нам это удалось. То, что произошло с вами, это трагедия, но для нас это оказалось приятным откровением. — Она сжала руку Эдлин. — Вы увидите, что ни делается, все к лучшему. Верьте, все мы в руках Господних!

Эдлин задумчиво наклонила голову и стала разравнивать ногой грунт на дорожке, и без того гладкой.

— Но это не совсем то, что вы думаете.

— Вам не станет легче, если вы поделитесь со мной своей тайной?

— Я поклялась, и это не моя тайна.

— Тогда вы должны поступать так, как сами считаете нужным. Вы человек совести. И, я уверена, сделаете правильный выбор. — Они дошли до дверей больницы, и леди Корлисс сказала: — Довольно об этом. Что вы собираетесь делать дальше?

«То, что считаю правильным», — подумала Эдлин и, слегка запнувшись, произнесла:

— Мне нужна… рубаха.

— Какая рубаха? — без особого удивления спросила настоятельница.

— Обычная, в которые мы одеваем больных. Леди Корлисс не колебалась ни секунды.

— Подождите здесь. — Она исчезла в больнице и через некоторое время вернулась, держа в руках что-то вроде балахона из грубой ткани. — Вот, получайте. А теперь идите, и да поможет вам Бог.

Эдлин отправилась обратно через монастырскую площадь. На секунду она обернулась и увидела, как леди Корлисс медленно шла в сторону церкви.

— Она опять станет молиться за меня, — прошептала Эдлин. Наверное, она должна была бы почувствовать еще большую вину, но молитва настоятельницы как бы очищала душу Эдлин, а сказанные в конце разговора слова требовали действий.

Надо сказать правду, ей не хотелось возвращаться в хранилище. Но она не могла позволить себе поступить подобным образом, поэтому не оставила ни секунды на раздумья. Она быстро пошла по дорожке сада, рывком открыла дверь и шагнула через порог, отрезая себе все пути к отступлению. Уортон встретил ее, изрыгая гневное пламя, словно громадный дракон. Никакие проявления человеческой ярости не походили на то, что творилось с ним.

— Где ты пропадала?! Хозяин мучается от боли! — накинулся он на Эдлин, — Надеюсь, он раздет и вымыт? — спокойно спросила она, — Что?! Вымыт? — с возмущением заорал Уортон. — В его-то состоянии?!

Эдлин подошла к печи и онемела от изумления. Хью лежал совершенно голый и казался еще более долговязым и жалким, чем в доспехах. Слой грязи, ровно покрывший его тело, придавал ему полное сходство с Адамом, только что сотворенным из глины. А абсолютная неподвижность и какая-то безжизненная поза говорили о том, что Бог не успел еще вдохнуть в него душу.

— Вымой его. — Она сунула рубаху в руки Уортону. — Потом одень его. А я приготовлю снадобье, которое облегчит его боль.