Наше неушедшее время - Аполлон Борисович Давидсон

ли уж мало было и тех, кто и раньше жил с открытыми глазами? Такие люди были. Мы до сих пор знаем о них намного меньше, чем они заслуживают.

Тем, кто собирался на нашей кухне, не нужно было дожидаться, пока откроются их глаза. Они понимали. Почему? Они происходили из старой петербургской интеллигенции, о которой говорили тогда: «из бывших». Жили под угрозой постоянных преследований, и их это многому научило.

Люди, среди которых я рос, были уверены в поражении Гитлера. Но – какую же ужасную цену заплатит за это наш народ!

И хотели надеяться, что после войны власть будет врать нам голосом Сталина и голосами других хотя бы поменьше.

В госпитале

После эвакуации из Ленинграда мы с мамой в конце 1943-го оказались в Москве. Мне портила жизнь болезнь левого бока: частые сильные приступы боли. В июне 1944 года я оказался в госпитале на Пироговке. Лежал там почти месяц: разрезали бок, оказалась врожденная болезнь почки, обострившаяся во время ленинградской блокады.

На всю жизнь остались впечатления от встреч с ранеными офицерами и солдатами. И той общей смены настроения, которая наступила после открытия Второго фронта – высадки англо-американских войск в Нормандии 6 июня.

Хорошо помню общее настроение до этого. Говорили о западных союзниках без симпатии: «начерчилли-начерчилли, а рузвельтатов-то и нет». Свершившееся наконец открытие Второго фронта и вести о боях в Нормандии стали началом того настроения, которое потом вылилось у молодежи в песнях и уже с симпатией к союзникам.

Об англичанах – начиналась так:

На эсминце капитан Джеймс Кеннеди,

Гордость флота англичан Джеймс Кеннеди.

А конец:

И британский офицер Джеймс Кеннеди

Носит орден ССР! Джеймс Кеннеди![44]

И это несмотря на то, что нам, школьникам, запрещали танцевать «западные» танцы: фокстроты и танго, а вместо них заставляли на школьных вечерах танцевать бальные танцы, такие как падепатинер.

Рассказывали мне о положении в воинских частях и на фронте и не совсем так, как в официальных сводках.

Как-то в минуты особой откровенности один из офицеров, уже немолодой, сказал мне:

– Ну мы же сами виноваты, что понесли в войну такие громадные потери. Сталин ведь в 1937 году так ослабил нашу армию! Было пять маршалов, он ликвидировал трех, как раз тех, кто знали, как сейчас ведутся современные войны. Это Тухачевский, Егоров, Блюхер. Оставил двух участников Гражданской войны: Ворошилова и Будённого. И сколько репрессировал флагманов флота, командиров корпусов, десятки тысяч офицеров! Если бы этого не было, если бы он наши войска так не ослабил, осмелился бы Гитлер напасть на нас?

Кто-то из офицеров, в порыве откровенности возмущался тем, что в начале войны были высланы в Среднюю Азию и Сибирь тысячи немцев, которые жили в Поволжье, и упразднена их автономная республика. Он говорил:

– Я уже два года воюю против немцев. Но каких немцев? Гитлеровских войск. А немцы, которые из поколения в поколение живут в России? Чем они виноваты?

Все это мне запомнилось.

Мне поставил диагноз и сделал тяжелую операцию лучший тогда советский уролог – Р.М. Фронштейн (теперь эта клиника носит его имя).

«Пусть уж я такой и останусь»

– Таких, как я, обзывали «гнилой интеллигенцией», и «беспартийной сволочью». Так пусть уж я такой и останусь.

Так моя мама ответила парторгу, который предложил ей вступить в партию. Конечно, сказала сгоряча. И могла поплатиться. Но парторг не донес.

А настроение такое у нее возникло еще в 1921–1922 годах во время ужасного голода в Поволжье. Она видела как британские квакеры и американская АРА («American Relief Administration») стараются помочь голодающим. А помощь, которая шла от большевистской власти, ей казалась явно недостаточной. Считала, что власть мало уделяет внимания этой трагедии.

Маме тогда ой как досталось! Eе oтец умер от голода, а среди шести его детей она была старшей – ровесница того столетия, родилась в 1900-м. Выбивалась из сил, чтобы они хоть как-то выжили. Ездила в Ташкент за хлебом, работала сестрой милосердия в сыпнотифозном госпитале в Самаре. Да и потом ей приходилось заботиться о своих братьях и сестрах. Поэтому не могла поступить в университет – и так и осталась без высшего образования. Хотя кончила гимназию с золотой медалью.

С тех пор у нее – глубокое сочувствие к страдающим, особенно к тем, кто страдал от большевистской власти. Поехала в Сибирь, чтобы разделить судьбу с человеком, которого туда сослали.

Все это привело к близости с теми, кто понимал происходящее и отнюдь не идеализировал сталинизм.

К маме тянулись люди. Зная события ее жизни, ей доверяли. К тому же – ее харизма. Хотя должность у нее была уж как невелика (работала в канцелярии). Вокруг нее собирались врачи медицинского техникума, а потом Военно-медицинской академии, где она работала.

Привлекала, должно быть, ее способность сохранять доброе настроение даже в очень трудных условиях. Ее умение сочувствовать другим. Ее чувство юмора. Любовь к старым русским романсам. Знание оказавшейся тогда под запретом предреволюционной русской культуры.

У нее дома были сборники тогдашних стихов. Кое-что она помнила наизусть, и с ее слов эти стихи записывали или печатали на машинке. Если ей приносили что-то, чего у нее не было, она перепечатывала. Перепечатала сборник стихов Николая Агнивцева. Я его сразу переплел и до сих храню.

Она договорилась в переплетной мастерской Военно-медицинской академии, чтобы мастера научили меня переплетному мастерству. И я, старшеклассник, это освоил. Одно время был даже в штате, переплетал проекты восстановления разрушенных зданий Ленинграда. Ко мне приходили знакомые мамы – заядлые библиофилы, приносили книги, просили переплести. Это были очень интересные люди. Ведь время-то тяжелое: первые послевоенные годы. И уж если хотели переплести, значит речь шла о книгах, которые особенно дороги. Так что я получил возможность повидать и редкостные книги. Ну, и это дало мне заработок. При низкой зарплате мамы – важное подспорье.

Так что знакомствам с людьми старшего поколения, с теми, у кого взгляды были, как у моей мамы, я обязан ей.

Мама умерла через много лет. От рака. Но незадолго до смерти сказала: «Ты не думай, никакого рака у меня нет. В нашей семье умирают от голода».

III

Послевоенный удар по культуре

Мои последние школьные годы – 1946–1948. Нам, школьникам, вбивали в голову то, что называлось марксизмом-ленинизмом. Нас заставляли читать те