Наше неушедшее время - Аполлон Борисович Давидсон

понять подобные мнения, рожденные во многих других странах.

Но обязательно помнить и слова Герцена: «…вместе с ненавистью и пренебрежением к Западу – ненависть и пренебрежение к свободе мысли, к праву, ко всем гарантиям, ко всей цивилизации»[58].

И такое близкое мне мнение Ерофеева: «Положительный образ человека и народа способствует установлению контактов с ним, отрицательный оказывается препятствием для таких контактов, для взаимопонимания и сближения»[59].

Все это я старался не забывать, когда готовил книгу «Образ далекой страны». Но это было уже позднее.

А тогда – какова студенческая жизнь в последние годы сталинизма?

Один день 1949 года

В мои студенческие годы общая ситуация вокруг поражала меня все больше. Даже судьба Мавродина.

Февраль 49-го. Буквально после первой же его лекции подхожу к нему:

– Не разрешите мне сдать экзамен досрочно?

Получалось (до меня не сразу дошло), что не хочу я слушать его лекции. Но он ответил спокойно:

– Пожалуйста.

Согласие я получил. Надо было готовиться. А лень брала свое – откладывал со дня на день.

Вскоре он остановил меня в коридоре:

– Если хотите сдавать экзамен м н е, приходите завтра.

Я не очень понял. Но всю ночь готовился и назавтра пришел. Отвечал сбивчиво. Вместо восстания Болотникова рассказал о Булавине. Но он смотрел отсутствующим взглядом и молча поставил «отлично».

И буквально в тот же день я – совершенно случайно – узнал, что его вызывали в Москву, к Шкирятову, в Комиссию партийного контроля. И предъявили такие обвинения, после которых он вряд ли мог остаться деканом. А то и партбилет потерять.

Я был потрясен: в этой ситуации он вспомнил о каком-то первокурснике с его нелепой просьбой!

Эту новость на курсе я узнал первым. На следующий день пошел на его лекцию, хотя и сдал экзамен. И уговорил сокурсников аплодировать.

Через несколько дней его сняли с должности декана, уволили из университета и исключили из партии.

Это было прямое напоминание и нам, студентам, что разворачивается сталинская кампания борьбы с «космополитизмом» и «низкопоклонством перед Западом».

Деканом истфака назначили Николая Арсентьевича Корнатовского, который до того заведовал кафедрой марксизма. Он сразу же решил обратиться к студентам со своей тронной речью. Собрание, которое он провел весной 1949-го, запомнилось мне на всю жизнь.

В лектории, самой большой аудитории истфака, собрался весь факультет. Корнатовский объяснил нам, каким должен быть студент-историк. И что мы под эти требования пока что не очень подходим.

– Вы ведь историки, будете учителями, духовными наставниками нашего народа, борцами идеологического фронта. А можем ли мы вам это доверить? Знаете ли Вы жизнь наших рабочих, колхозников? Работали на заводах, в колхозах?

И добавил даже:

– Бывали ли на подводных лодках?

Многие из нас, конечно, бывали в колхозах – в годы эвакуации. Кто-то поработал и на заводах. А из демобилизованных фронтовиков – их на истфаке было немало – кто-то, наверно, ходил и на подводных лодках.

Но декан говорил с вызовом.

– Ну и последнее. Недавно были выборы в Верховный Совет. Советский народ снова продемонстрировал верность блоку партии с беспартийными. Но нашлись и такие, кто голосовал «против». Вы думаете, тут, среди вас, таких нет?

И кончил:

– Мы вас пока что мало знаем. Но узнаем.

Потом прочитал посланные ему записки с вопросами. Первая звучала так: «Будет ли считаться космополитизмом недостаток внимания к национальным традициям чужого (не русского) народа»?

Чтобы вникнуть в смысл записки, он прочитал ее два раза. И ответил:

– Автор записки, конечно, не подразумевал Соединенные Штаты и Англию? В таком случае – конечно, да. Неужели Вы думаете, что мы позволим вам не считаться с великими революционными традициями французского народа, оплевывать его коммунистическую партию?

Получалось, что с традициями английского и американского народов можно не считаться.

Тогда подали ему еще одну записку. В отличие от первой, эта была короткая: «Прекратите пороть чепуху».

Корнатовский прочитал ее вслух. Очень спокойно. Он был уверен в прочности своего положения. Но секретарь факультетского партбюро, Николай Яковлевич Иванов, всполошился. Ведь за такие записки мог поплатиться как раз он – решат, что партбюро плохо ведет идеологическую работу. Он вскочил:

– Кто писал записку?

Все притихли. Гробовая тишина.

– Ну, что ж, разберемся. Сидите по местам. Проследим, как шла записка по рядам, и найдем этого негодяя.

След привел наверх. Зал лектория – амфитеатр, и на самом верху, на галерке – просто стоящие кое-как стулья. Тут след потерялся.

Иванов нашелся:

– Хорошо, будем сличать почерка.

Тогда встал Миша Чигринский, студент третьего курса кафедры истории международных отношений, той, где учился и я:

– Не надо сличать почерков. Записку писал я.

Иванов приказал ему спуститься вниз и встать лицом к нам. Как подсудимому.

И начался следующий акт действа. На кафедру вышел пятикурсник и потребовал исключить Мишу из комсомола. Немедленно! Сейчас же! Высоченный, перегнувшись через кафедру, он вопил: «Я не могу дышать одним воздухом с этим человеком!».

Пятикурсник, разумеется, думал о своем будущем: ему скоро предстояло получать распределение на работу. Надо было выслужиться. (Потом ему, действительно, дали престижную должность.)

Его примеру последовали еще двое пятикурсников. Клеймили Чигринского, стараясь превзойти друг друга.

Но и это еще не конец. Я впервые увидел там эффект потерявшей рассудок толпы. С мест кричали:

– Выгнать его! Прямо сейчас! Что тут думать!

Рядом со мной сидела девушка из моей группы. Ей не было и восемнадцати. Она тоже кричала. Через несколько дней я завел с ней разговор об этом собрании. Она себя не помнила.

Мишу спас студент его группы Виктор Фураев. Он просил дать их группе разобраться самой и предложить решение. К голосу Виктора прислушались: фронтовик, заместитель секретаря партбюро.

Вот о таких собраниях М.Г. Качурин, студент соседнего факультета – филфака – написал тогда:

Рубеж сороковых-пятидесятых

Я не забуду, доживу хоть до ста.

Эпоха книг и авторов изъятых.

Эпоха выдвижения прохвостов[60].

А Ольга Берггольц, тогда же:

На собранье целый день сидела —

То голосовала, то лгала…

Как я от тоски не поседела?

Как я от стыда не померла?..[61]

Такая вот повседневность

Мы дети страшных лет России…

Александр Блок[62]

Мы тоже дети страшных лет России…

Владимир Высоцкий[63]

У меня каким-то чудом сохранился номер газеты «Ленинградский университет» от 20 апреля 1949 года. Там – «Отчеты о