Сталинский проконсул Лазарь Каганович на Украине. Апогей советской украинизации (1925–1928) - Елена Борисёнок

В настоящее время в украинскую историографию прочно вошло положение о связи голода на Украине и борьбы с последовательными сторонниками украинизации. Как считает Я. В. Верменич, «режим диктаторской власти» сначала превратил политику коренизации в декларативный лозунг, а затем объявил «настоящую войну всему тому, что имело национальную окраску»[91]. Украинские исследователи также подчеркивают роль крестьянского фактора во взаимосвязи украинизации и голода. В. М. Даниленко и П. Н. Бондарчук убеждены, что село было катализатором украинизации, но крестьянство могло быть национальной силой лишь в тесной связи с национальной интеллигенцией. Поэтому удар по крестьянству должен был состояться одновременно с ударом по интеллигенции, со свертыванием политики украинизации[92].

1933 г. стал рубежом, «за которым политика украинизации была не просто свернута, но и преобразована в свою противоположность», считают украинские ученые, происходит денационализация украинской культуры, репрессиям подвергаются ведущие деятели культуры[93]. Г. Г. Ефименко уточняет, что, о культурно-языковой русификации можно говорить лишь при анализе событий конца 1937–1938 гг.: в те годы она была средством централизации власти. О целенаправленной русификации после 1933 г., считает историк, говорить не приходится. Посланный на Украину Л. М. Каганович использовал для борьбы с П. П. Постышевым именно национальные украинские лозунги, вменив последнему в вину пренебрежение украинскими кадрами[94]. При этом Ефименко пишет, что в 1933 г. «компартийное руководство» отказалось от идеи глобальной интернационализации, поскольку «развитие международных событий показало, что мировой кризис не перерастает в революцию, а следовательно, надежды на мировую революцию напрасны». Стоит заметить, что крушение надежд на мировую революцию вряд ли стоит связывать с 1933 г., идея строительства социализма в одной, отдельно взятой стране официально была поддержана ЦК на XIV конференции РКП(б) в апреле 1925 г. Автор выбрал именно 1933 г. по-видимому, для того, чтобы связать отказ от идеи мировой революции и репрессии большевистского руководства против украинского национализма. Украинский историк пишет: «Внутренний ход событий показал, что, несмотря на поддержку национально-культурного развития нерусских народов, именно в национальных регионах социально-экономические кампании большевистского руководства, особенно коллективизация, проходили с наибольшими осложнениями». Таким образом, «было вполне понятно, что националы, в частности украинцы, являются далеко не наилучшей опорой большевистского режима. Последующее усиленное внимание к национально-культурному развитию тех же украинцев повлекло бы невозможность выполнения второй задачи советской модернизации — сохранения империи». Осознанию этого властью способствовало возвращение большевистского руководства «к пропаганде русских исторических ценностей», «другого средства (а его искали в течение 1933–1936 гг.) утвердить свое господство в обществе компартийное руководство найти не могло»[95].

Завершение украинизации обычно датируется 1938 г., когда «сталинское руководство взяло курс на ускорение ассимиляции». Сюда относят издание центральных и областных русскоязычных газет, создание комиссии по новому украинскому правописанию, введение обязательного изучения русского языка в начальных школах со второго класса[96]. Эти события являются для украинских историков знаковыми, означающими окончание украинизации, победу ассимиляционного и русификаторского курсов, при этом политика большевиков на присоединенных осенью 1939 г. западноукраинских землях рассматривается только с точки зрения советизации, но не украинизации. Такая точка зрения, чрезвычайно распространенная в историографии, не является единственной. Так, Т. Мартин указывает, что в нерусских школах обучение на родном языке было обязательным, а целью постановления 1938 г. «был лишь билингвизм (двуязычие) или, самое большее, двойная культура»[97]. Более того, ученый подчеркивает, что «в середине 1938 г. наблюдатель имел полное право предположить, что началась русификация Украины. Однако с окончанием Большого террора и присоединением Западной Украины в 1939 г. положение вновь стабилизировалось. И с тех пор Советская Украина оставалась двуязычной и бикультурной»[98]. Безусловно, данный вывод профессора Гарвардского университета заслуживает самого пристального внимания. Без оценки процессов, происходивших в западноукраинских областях УССР в 1939–1941 гг., невозможно представить себе украинизационную политику большевиков во всей ее полноте и разнообразии.

Несмотря на отчетливо проявляющиеся попытки современных историков найти взвешенный подход к оценке советской национальной политики 1920–1930-х гг., политика украинизации остается чрезвычайно политизированной темой, нуждающейся в объективном исследовании. Отечественные историки уделяют данной проблеме намного меньше внимания, нежели коллеги из Украины. Официальная партийная политика, по мнению украинских гуманитариев, являлась в значительной мере реакцией на активизацию национальных процессов в стране и обладала по преимуществу регулирующими функциями. Отношение к коренизации союзного руководства рассматривается исключительно как негативное, вынужденное, сдерживающее национальное развитие Украины. Подобный подход затрудняет анализ происходивших в советской стране национальных процессов и не показывает концепцию коренизации/украинизации во всем ее многообразии. В то же время изучение украинизации середины 1920-х гг., когда украинскую парторганизацию возглавлял Л. М. Каганович, помогает выявить устоявшиеся клише в оценке событий и разобраться в том, что же действительно происходило на Советской Украине в эти годы.