Выстрел на Большой Морской - Николай Свечин

— Да.

— Он ведь в последней должности состоял министром почт и телеграфов! Перлюстрация?

— Разумеется. Но что насчёт купца? Вы сказали, что не получали именно этого письма. Получили другое?

— Да, и сразу его уничтожил. Но суть предложения была та же самая: есть купчина, который якшается с революционерами, хорошо бы его прижать.

— Фамилию купца Рупейто-Дубяго называл?

— Нет; указал лишь, что это рогожец.

— Возраст, характер торговли, место жительства?

— Нет, более ничего.

— Что же вы ответили вашему Баранчику?

Демидов смутился.

— Я ушёл от конкретного ответа. Написал, что помочь в защите от полиции не могу, но желание наказать купчишку понимаю.

Лыков опешил, затем сощурился и посмотрел на князя очень внимательно, как доктор на пациента.

— Это можно было расценить, как ваше согласие на экспроприацию?

Сан-Донато раскис окончательно.

— Нет, конечно же нет! В крайнем случае оно смахивало на моральное одобрение, но никак не на санкцию.

— Игра слов, князь. Вы не запретили акт, а всё остальное — игра слов. Как вы, аристократ и бывший офицер, могли поступить столь… легкомысленно?

Демидов помолчал минуту, потом спросил, не поднимая головы:

— Что стало с этим человеком? Рупейто убил его?

— Этого мы не знаем. Департамент только начал расследование. Когда вы в последний раз видели Московского Баранчика?

— Тогда же, когда сдавал дела по дружине: прошлой осенью. Но почему вы так взялись за него? Даже не знаете, перешёл ли Рупейто от слов к делу. Подумаешь — три строчки в письме годовой давности! Наверняка всё осталось как было.

— Возможно. Но Макова застрелили два дня назад. В собственном кабинете, инсценировав самоубийство. И искали какие-то бумаги.

Демидов сделался белее мела.

— Но ведь Маков покончил с собой! Из-за взяток — это всем известно!

Титулярный советник встал.

— Господин Демидов! Как вам известно, я действую во исполнение высочайшего поручения. Маков погиб насильственной смертью, и в этом нет никаких сомнений. Государь повелел найти и арестовать убийцу. Версия о самоубийстве оставлена, чтобы не возбуждать в обществе лишние толки. Кроме того, преступники успокоятся, и их легче будет изловить. Вы понимаете, что должны оказать мне полное содействие? Полное!

— Да, да, разумеется! — Демидов тоже поднялся, смотрел в глаза сыщику преданно и немного подобострастно. — Я мало что знаю, но расскажу всё. Рупейте около сорока лет, по виду он бывший офицер из армейской кавалерии. Я виделся с ним всего четыре или пять раз! Где он живёт и чем занимается — не знаю; он очень скрытен. Кажется, имеет какие-то связи в полиции; возможно, они остались от Третьего отделения. И ещё у Рупейто есть колбасник.

— Колбасник?

— Ну да, ходит за ним повсюду, как Санчо Панса. Жуткий типаж! Атлетического сложения, но какого-то гориллообразного: огромная грудная клетка, длинные руки при среднем росте, а мышцы с него прямо свисают! Парень работал на колбасной машине — сами понимаете…

Лыков знал, о чём говорит князь. В колбасных заведениях используют особые ручные машины, которые режут куски мяса в мелкий фарш. Собственно машина весит несколько пудов; в неё наваливают еще 4–5 пудов мяса, и двое дюжих парней начинают двигать скрытыми внутри ножами. На весу, над тазом, постоянно встряхивая аппарат… И так десять часов в день почти без отдыха. Через несколько месяцев такой работы парни набивают себе мускулы, какие не снились и Гераклу. В кулачные бои колбасников не брали — могли убить сгоряча, а в уличных драках их боялись даже ломовые извозчики.

— Имя этого богатыря не помните?

— Нет, я видел его только на расстоянии. Но впечатляет до печёнок. Лба, почитай, что нет, зато плечи просто невообразимые. Он должен быть чудовищно силён! И очень предан Дубяге.

— Есть кто-нибудь из бывших членов «Священной дружины», кто может добавить что-то о Московском Барашке?

— Да, такой человек существует и, возможно, он знает больше меня. Это полковник Смельский, начальник Красносельского военного госпиталя. Он в течении года заведывал у нас всей петербургской агентурой, и в этом качестве часто общался с Дубягой. Всеволод Никандрович опытный полициант: перед турецкой войной он служил помощником начальника Отделения по охране общественного порядка и спокойствия при Петербургском градоначальстве. Брат пятой степени, личный номер — 136. Состоял членом Исполнительного комитета дружины, но был уволен. После того, как подал записку.

— Что за записка?

— О необходимости реорганизации работы «Священной дружины». И об упорядочении пользования её денежными средствами.

— Теперь понятно! С таким человеком мне, действительно, следует повидаться. Что, Смельский руководил агентурной деятельностью Баранчика?

— Пытался первое время. Баранчик, видя, что полковника на мякине не проведёшь, стал обращаться через его голову напрямую ко мне и к Бобби Шувалову. Из тех соображений, что мы менее сведущи в организации охранительный мероприятий.

— Граф Шувалов — адъютант великого князя Владимира Александровича и полковник лейб-гвардии Гусарского полка, — пояснил молчавший до сих пор Фланш. — Он также входил в Исполнительный комитет «Священной дружины».

— Где я могу найти полковника Смельского?

— В Красном Селе, в госпитале.

И Лыков, опять в компании с Фланшем, отправился в Красное Село.

Смельский понравился ему с первого взгляда. Уже в возрасте, но ещё крепкий и подтянутый, с внимательными глазами хорошего полицейского, он странно смотрелся в тихой гавани столичного пригорода. Какая нелёгкая загнала сюда приличного человека? Услышав первый вопрос Алексея — о «Священной дружине» — полковник смутился.

— Я знал, что добром это не кончится. Ждал, что придут и спросят: «Смельский, старый дурак, что ты там делал?».

— Разве грешки какие за собой имеете?

— До этого, слава Богу, не дошло — если вы имеете в виду растраты. Меня уволили из Лиги без прошения, но к моему большому облегчению. Надоели болтуны типа Сан-Донато, и мошенники вроде…

— …Московского Баранчика?

Полковник сразу помрачнел.

— Это вы про Рупейто-Дубяго, значит, пришли узнать? Тоже предсказуемо. Нет, тот не мошенник, а похуже. Что он натворил?

Лыков молча вынул письмо и протянул его Смельскому. Тот прочитал его и помрачнел ещё больше.

— Что с купцом? Жив?

— Этого мы не знаем. Будем разбираться.

— А князь — что он ответил Баранчику?

— Написал, что прикрытия от московской полиции не обещает, но чувства насчёт экспроприации вполне понимает и одобряет.