Патриот - Андрей Рубанов

В подвальном гараже, в углу, стоял, накрытый тентом, его автомобиль. Парковочное место продавалось вместе с квартирой. Автомобиль тоже продавался, номеров не имел; когда Знаев стянул синтетическое полотнище, оказалось, что оно не полностью спасло кузов от пыли. Москва – не слишком чистый город, за полтора месяца мелкая серая пудра проникнет в любой подвал. Теперь бывший банкир, бывший муж и бывший квартирный хозяин покидал свой бывший дом на тачке без номеров, пыльной, словно халат кочевника, и, когда разогнался по улице, увидел в заднем зеркале, как буйный серый шлейф тянется за ним через всю разноцветную перспективу; это выглядело гадко и весело, и полупьяный Знаев расхохотался, понимая, что таблетки уже, безусловно, начали действовать.

Портвейн оставил на языке вкус тёмной тоски, уместный в Лиссабоне – но и в Москве тоже; оба города стоят на краю Ойкумены, в обоих городах умеют тосковать, глядя в бесконечную пустоту с бесконечного обрыва. Знаев увеличил скорость. Но сегодня мы не будем тосковать, решил он.

После мотоцикла езда на четырёх колёсах казалась слишком медленной, водители в соседних авто как будто дремали, но Знаев был знаком с этим эффектом; специально снизил скорость. Включил радио, наткнулся на либеральный канал, пытался вникнуть в дискуссию крайне правого либерала с либералом-центристом, но быстро понял, что оппоненты не спорят, а поддакивают друг другу. Кроме того, судя по вскрикивающим высоким голосам, по безудержному многословию – оба были обыкновенные болтуны, бета-самцы, второстепенные умники из подыхающих журналов и загадочных общественных организаций со специально длинными путаными названиями, где часто встречались слова «содействие», «поддержка» и «ценности». В самом интересном месте ведущий круто обрезал обоих бета-мыслителей, и промчался мгновенный выпуск новостей: пилот разбил авиалайнер вместе с пассажирами из-за несчастной любви к женщине; мусульманские автоматчики расстреляли французских газетчиков из-за несчастной любви к Богу.

«Весь мир шатается, – грустно подумал Знаев. – Однако он шатается уже пять тысяч лет. Мир специально создан неустойчивым, чтобы люди держались друг за друга».

Время уходило, надо было спешить. Продвигаться дальше. Нырять глубже. Лететь выше. Таков единственный способ уцелеть.

Таблетки оказались хороши, в голове гудело, окружающее пространство мерцало и переливалось. Пелена, понял он. Вот, оказывается, что это такое. Как будто Новый Год, и ёлка подмигивает красно-синими огоньками, а под нею подарки от родителей: пластилин в узкой картонной коробке, набор солдатиков и пластмассовый пистолет.

7

– Не могу поверить! Сам пришёл?!

– Да, – сказал Знаев, – пришёл. Ты не рад?

Сердито гудел старый кондиционер.

Плоцкий смотрел со смесью любопытства и отвращения: нехорошо смотрел, никогда так не смотрел, – а считались друзьями.

Настоящей крепкой дружбе всегда мешала разница в возрасте: десять лет.

Но Знаева уже надёжно окружала пелена, подрагивающая фармакологическая реальность, – она была хороша тем, что многое разрешала.

– Прости, Женя, – душевно произнёс Знаев. – У меня невралгия. Употребляю психотропные препараты. Возможны нарушения речи. Я нормально разговариваю?

– Может, – спросил Плоцкий с подозрением, – ты просто пьяный?

– Сам ты пьяный, – с чувством сказал Знаев. – Ты хоть раз меня пьяным видел в это время дня?

Плоцкий не ответил. Откинулся в кресле – оно заскрипело жалобно.

Хозяин маленького, скупо обставленного кабинетика с окном, всегда наглухо закрытым (снаружи шумело неуютное ущелье Брестской улицы), был склонен к полноте, уважал поесть и выпить. По его собственным словам, в далёкой юности занимался плаваньем и водным поло – но, увы, с тех пор прошли десятилетия: ныне Женя Плоцкий выглядел карикатурой на мужчину. Лицо когда-то считалось почти красивым, теперь же стало бульдожьим, складчатым и жирным. Сутулый, дряблый, медленный дядя сидел в кресле перед Знаевым; крупный зад уравновешивался тяжким пологим животом. Впечатление усугублялось пиджачной парой скучного пепельного цвета, добавлявшей своему владельцу грузной фальшивой значительности: то ли отправленный в отставку министр, то ли завязавший мафиозо.

Но он никогда не завязывал, этот Женя Плоцкий, а министров презирал; он был сам себе министр, в собственном министерстве.

И его жёлтые тигриные глаза горели так же ярко, как и четверть века назад. Или, может, ещё ярче.

Из-за двери, сбоку от сидящего за столом Плоцкого, доносились мягкие шаги, глухие голоса, позвякивание ключей, пощёлкиванье портфельных замков, всё очень аккуратно, на пределе слышимости – может, Знаев улавливал даже не звуки, а их мельчайшие остатки, шевеление энергий. За надёжной стальной дверью помощники Плоцкого делали бизнес. Пересчитывали и перегружали деньги.

Примерно тонна наличных проходила за один день через обменную контору Жени Плоцкого, спрятанную глубоко в недрах гостиницы «Пекин».

Женя Плоцкий был ломщик, когда-то известный всей Москве.

С ранних студенческих лет Женя тихо ломал баксы. Ему нравился сам процесс.

Он начинал ещё при товарище Брежневе. При товарище Андропове угодил под следствие, но Андропов умер, и следствие заглохло. А могли бы расстрелять: в Советском Союзе за незаконные валютные операции полагалась высшая мера. Юный студент Плоцкий отсидел шесть месяцев в «Лефортово», каждый день размышляя о финале своей краткой жизни. В затылок будут стрелять или в лоб? Или – тихо задушат, чтоб не тратить боеприпасы? Или, может, – молотком в висок?

Вина студента была очевидна: его взяли с поличным, он обменял в подворотне близ улицы Кузнецкий мост триста дойчмарок на советские рубли по просьбе вежливого иностранца, оказавшегося переодетым агентом КГБ.

Ему повезло, его отпустили.

Ходил слух, что фамилия студента тогда писалась более двусмысленно: «Плотский». Или даже «Плоский». Но молодой валютный махинатор поменял паспорт и фамилию, как только следствие было прекращено. Другой слух утверждал, что Женя вообще не сидел в изоляторе и не готовился принять мученический крест, а историю с несостоявшимся расстрелом сочинил для эффекта, чтоб придать своей карьере мощное метафизическое основание. Так или иначе, карьера удалась. Социализм отменили, и счастливый ветер перемен засвистал над головой Жени Плоцкого. Он учредил легальный обменный пункт. И с тех пор занимался только покупкой и продажей иностранной валюты.

Он никогда не пытался расширить своё дело и никогда не прогорал. На конкурентов не обращал внимания. Конкуренты возникали и исчезали, Женя продолжал функционировать.

Его боялись и уважали.

Знаев тоже уважал, но никогда не боялся. Сейчас – не боялся вообще ничего.

Таблетки действовали.

Спутанное сознание нравилось больному гораздо больше, чем настоящее, распутанное.

– Я думал, ты сбежал, – сказал Плоцкий. – Я не могу тебя найти уже полгода.