Охота на медведя - Петр Катериничев

— Да? А сгореть не боишься?

— Я не мотылек.

— Ты думаешь, что умеешь летать, Медведь?

— Всегда стоит попробовать.

— У тебя есть идея?

— Есть. — Гринев помолчал. — Но нужны серьезные деньги.

Чернов помедлил, произнес тихо:

— Деньги будут... Что за идея?

— Заводы. Второй эшелон.

Чернов скривился:

— На этом никто не играет.

— Именно потому, если вложить реальные деньги, и подъем будет реальный.

Какая сумма будет в нашем распоряжении?

— Сто миллионов долларов. Если ты предложишь клиенту хорошие условия.

На лице Гринева если и мелькнула растерянность, то лишь на долю секунды.

— Я готов предложить пятьдесят процентов в течение трех месяцев. И даже раньше.

— Излагай свою идею. По-дро-бно.

Олег помолчал с полминуты, собрался, заговорил уверенно и четко:

— Средние предприятия. Их тысячи. И стоят они миллиарды. И — не стоят ничего. Потому что загружены на четверть или на треть мощностей. Оборудование ржавеет или разворовывается, квалифицированные рабочие...

— ...Спиваются. Лежалый товар. Туфта. Никому не нужен прошлогодний снег.

— Они заработают, Борис! Если руки приложить...

— Вот только давай без рукоприкладства!

— Я образно.

— Образно ты будешь клиента разводить. А мне — лучше конкретно. Как ты собираешься сделать полтинник подъема на ржавеющем секонд-хенде? Акции их стоят копейки.

— Пусть не стоят ничего. — Гринев вынул из папки лист бумаги, нарисовал график-чарт, подвинул к Чернову:

— Смотри! У меня все просчитано. Сначала мы слегка продавим рынок, здесь и здесь, потом — поведем вверх, подтянутся «быки», акции пойдут вверх, их начнут лопать большие киты, начнутся инвестиции, заводы заработают. Все логично.

— Инвестиции, говоришь? Выглядит заманчиво. Сколько получим мы?

— Триста процентов минимум.

Брови Чернова поползли вверх, на губах застыла саркастическая улыбка, но взгляд остался внимателен и серьезен.

— Ты сказал глупость, Медвежонок. Таких подъемов не было ни у кого со времен последнего кризиса.

— Если кризиса нет, его нужно создать. Управляемый кризис.

— Управляемый биржевой кризис? Ха. Проще развязать управляемую ядерную войну.

— Борис, я работаю над этим три года. У меня на руках все расчеты. Сейчас — самое время.

— Время... бремя... темя... стремя...

— Мы обернемся в два конца, Борис! Посмотри...

Поверх первого графика Гринев начертил еще несколько кривых и проставил цифры.

— Это приблизительная прикидка. Когда встреча с клиентом?

— Завтра. Ты готов будешь завтра изложить это клиенту?

— Да.

— Аргументированно? Убедительно? С реальными цифрами?

— Да. К утру я просчитаю все точно.

Чернов склонился над чартом, прошептал шелестяще, словно боясь спугнуть возможный фарт:

— А ведь на двести процентов вытянем.

— На триста, Борис.

Чернов затянул узел галстука, закаменел лицом:

— Клиенту предложишь двадцать пять процентов. На крайний случай — тридцать. Пятьдесят для него слишком густо.

— У меня есть условие.

— Да?

— Я хочу равного партнерства.

— И как ты себе это представляешь?

— Пятьдесят на пятьдесят.

— Не зарывайся, Медведь. — Губы Чернова скривились. — То, что я имею, я нарабатывал годами. Клиенты мои, разводняки мои, и ты хочешь пятьдесят процентов? Ты хочешь половину!

— Это особый случай, Борис, и ты это знаешь.

— Триста процентов? В пополаме? — Губы его сложились в складку, живые глаза замерли. — Я подумаю.

— И деньги — в офшор. На корпоративный счет.

— Это тоже решим завтра. Но... разводить клиента будешь сам. Свои «веселые картинки» ему тоже продемонстрируй. Поручи девочкам, пусть сделают графики, кривые, изогнутые, пируэты и прочую мутотень. В цвете, в объеме, в перспективе.

Господин Борзов — человек яркий. А потому любит все цветное и блестящее.

Гринев ушел. Чернов некоторое время сидел недвижно, с остановившимся взглядом. Прошептал одними губами:

— Триста процентов... От соточки... Бред, конечно, но... Снял трубку, набрал номер:

— Валериан? Это Чернов. Я хочу, чтобы ты подумал вот над чем... Второй эшелон. Акции. — Чернов замолчал, терпеливо слушая собеседника. Перебил:

— Ты не понял, Валериан. Я хочу знать об этом все. Жду тебя, — Чернов бросил взгляд на часы, — в шесть тридцать. Сегодня. — Борис Михайлович усмехнулся, видимо услышав очередные возражения консультанта, произнес жестко, по складам:

— Се-го-дня, Валериан. В этом мире завтра наступает не для всех.

* * *

Окна кабинета зашторены портьерами так плотно, что здесь никогда не наступает утро.

— Ну и как наши дела?

— Неспешно. В делах финансовых суета только вредит. Вы же знаете, на все нужно время. А время пока терпит.

— Оно терпит не всех. — Хозяин кабинета упер тяжелый немигающий взгляд в собеседника. — Я хочу, чтобы вы не забывали об этом.

В своей квартире Олег объявился к шести. Впрочем, это была не его квартира. Он снял ее пару лет назад: родительская опека его тяготила, да и у всякого молодого человека «слегка за тридцать» найдется чем занять себя вечерами, не беспокоя близких возвращениями под утро либо, наоборот, полуночным сидением у компьютера. А когда отца и мамы не стало... Он пытался жить дома, но там ему было совсем скверно: все вокруг осталось привычным, обыденным, но не хватало самого главного: чтобы кто-то побеспокоился о том, что ты куришь уже третью пачку сигарет, что меряешь шагами комнату, в которой не можешь найти себе места.

И Олег снова переехал на съемную, прихватив из дома лишь старого плюшевого медведя, тетради с записями и альбом с семейными фотографиями: самое ценное, что могло пропасть, заберись воры в ставшую нежилой квартиру. Вряд ли бы они позарились на эти вещи, но самому Олегу было с ними спокойнее.

В этой квартире, напоминающей скорее просторный рабочий кабинет с лежаком у стены, чем уютный Дом, единственным излишеством и украшением были развешанные по беленым стенам копии работ французских импрессионистов и шторы цвета спелой пшеницы: днем они делали жилище полным воздуха; по вечерам же оно словно превращалось в уголок иного, нездешнего, не московского мира. А вот абажур над настольной лампой был старинным, в стиле купеческого барокко; сам стол размещался в углу, отгороженный ширмой; прямо над столом висела грифельная доска немецкой работы, где четким почерком было начертано мелом: «Если бумага разлинована — пиши поперек». Гринев подошел к столу, сел к компьютеру. Пододвинул к себе стопку листов с расчетами на полях. Если расчеты верны... А они — верны. Олег скорым росчерком провел кривую будущего биржевого падения, потом другую, глубже, потом третью — вершиной стремящуюся вверх.