Магистр ордена Святого Грааля - Эжен Дени

однажды, а уж наслышан о нем был куда как! Кто бы мог подумать, что этот столь приветливый на вид щеголь-аристократ чуть старше тридцати — одна из самых влиятельных персон в необъятной империи, шеф Иностранной коллегии, по могуществу не уступающий грозному, чье и имя иные старались лишний раз не произносить, санкт-петербургскому генерал-губернатору графу Палену, а близостью к императору превосходящий и того.

Ростопчин, глядя на бормочущего комтура, откровенно не сдерживал улыбки, а когда граф Литта снова принялся что-то выговаривать про Аравийскую пустыню, все с той же улыбкой запросто его перебил:

— Уж и не полагал, граф, что там у вас в Аравии столько снегу. Не все, оказывается, нам ведомо, живущим здесь, на брегах Невы. — Однако сразу же смолк, испытав на себе косой взгляд императора.

Между тем Литта, уже закончивший свое повествование о странствии в пустыне, подал знак фон Штраубе. Тот сразу же подхватил:

— Рыцари древнего Мальтийского ордена святого Иоанна Иерусалимского коленопреклоненно приветствуют рыцаря-императора, чья благословенная Богом страна раскинулась между всеми четырьмя великими океанами земли… — и тут, к ужасу своему, вдруг понял, что начисто позабыл последующие слова.

Однако, по счастью, император в это миг неожиданно сам его перебил.

— Слышали, граф, что сказал этот молодой рыцарь? — спросил он, обращаясь к Ростопчину. — Между четырьмя океанами, отныне так и надобно говорить и писать. Особливо, граф, если бумаги идут через вашу коллегию и могут попасть на глаза британскому Георгу. Ибо поход на Индию и, следственно, выход к Индийскому океану — дело лишь времени, причем не столь отдаленного, уверяю вас. А чем завершится сей поход при известной слабости англичан в сухопутных баталиях надеюсь, понятно всем.

Граф почтительно склонил голову в знак полнейшего своего согласия с монархом.

Тем временем фон Штраубе успел вспомнить недостающие слова, однако это оказалось лишним. Император приблизился к ним пятерым и сказал:

— Встаньте, благородные мальтийцы. Я вижу, вы и так истомлены долгими странствиями.

Все поспешно поднялись с колен. При этом братья Жак и Пьер, утайкой от комтура изрядно выпившие по дороге, дабы спастись от холода, крепкого вина, слегка покачивались в своих жестянках, так что, пожалуй, впрямь смотрелись как порядком истомленные.

— А мы тут говорили с графом о государственных делах, — продолжал император, — вдруг я смотрю в окно и что вижу? Сию обветшавшую повозку с рыцарями, едущими в ней. Какой иной рыцарь, будь он на моем месте, отказал бы странствующим собратьям в приюте?

Даже, пожалуй, и фон Штраубе, не знай он о предуготовленности такого поворота дел, не усомнился бы ни на миг, что так оно и было в действительности — столь искренне говорил все это государь.

— О, поступок истинного рыцаря! — тоже с искренними совершенно слезами умиления проговорил комтур, прижимая руку к груди. — Граф Литта, последний комтур скитающегося ордена, приветствует вас, государь.

— Что ж, граф, — сказал император, — представьте мне уж заодно и остальных своих рыцарей… Э, да один, по-моему, даже слепой…

Отец Иероним заговорил, опередив комтура:

— Очи мои не зрячи — то правда, государь. Но истинный слепец тот, кто не видит Господа нашего впереди себя, меня же лишь он один ведет за собою.

— Достойный, достойный христианского рыцаря ответ, — похвалил император. — Кто же тебя, однако, наградил этими бельмами?

На этот раз уже комтур поспешил с ответом, опережая слепца:

— Сей доблестный рыцарь ордена, отец Иероним, — сказал он, — принимал участие в морском сражении против турок. Рядом с отцом Иеронимом взорвалась пороховая бочка, и взрыв пороха навсегда ослепил его глаза, но никак не рыцарскую душу его. Он и сейчас, в свои девяносто лет, готов сражаться против любых неверных и, несмотря на бельма свои, мечом, смею заверить вас, государь, не промахнется, ибо сам Господь направляет руку его.

— Гм, слепец, рубящийся на мечах… — с немалым удивлением проговорил государь. — Любопытно бы посмотреть… Тут у меня один малопоместный дворянин из Владимирской губернии возрешился подать прошение на высочайшее имя о невозможности призвания его осьмнадцатилетнего недоросля к военной службе — и какой, по-вашему, приводит резон? — С этими словами император взглянул на Ростопчина. — У недоросля его, видите ли, слабое зрение, отчего тому носить прописано очки! За прошение, поданное не по уставу, дворянин тот уже сидит в крепости, а вот с недорослем его будем решать. Полагаю поручить сие графу Аракчееву. Моя пропозиция — дать ему чин четырнадцатого класса и услать писарем подале Иркутска без права повышения в чинах. Уж с писарским делом справится; я так полагаю: коли в очках, то писать умеет. — И он снова перевел взгляд на комтура и кивнул в сторону отца Иеронима: — А сколько, вы сказали, ему лет? Ужель впрямь девяносто? Никак бы не подумал. Какая осанка! Сила какая в руках! Откуда такое в его годы?

Комтур снова заторопился с ответом:

— Я так мыслю — от праведной жизни и монашеского воздержания, государь.

— Вот! — подхватил император, обращаясь опять к Ростопчину. — Почему безжалостно и караю распутство и пьянство среди нынешних наших дворян. Что бы там заступники их ни говорили, что-де молодо — зелено, а я карал и буду карать! — Он все более распалялся: — А то иной к тридцати годам уже не воин, а тюфяк с соломою! Нет, шпицрутенами, шпицрутенами всю дурь из них вышибу! И указ о дворянской вольности мне тут не указ! Особливо в части дворянской неприкосновенности. Вот мой указ! — государь похлопал по могучему плечу отца Иеронима. — Праведная жизнь и воздержание — и будешь не тюфяком, а истинным рыцарем до девяноста… Ладно, комтур, а что скажете о других своих рыцарях?

— Это монахи-рыцари ордена шевалье Пьер де Сютен и виконт Жак де Орильи, — сказал граф Литта, а те низко опустили головы, как фон Штраубе понял, дабы государь не уловил в их дыхании запаха вина. — Оба, — продолжал комтур, — принадлежат к знатным французским фамилиям, и оба вступили в орден и приняли монашеский постриг после происшедшей на их родине революции. Оба превосходно владеют искусством фехтования, и оба…

Но государь вдруг поморщился — то ли все же учуял запах вина, растекавшийся от рыцарей, то ли само упоминание о революции было ему неприятно, то ли их жестянки не внушили ему уважения — и, мигом утратив к ним всяческий интерес, перешел к фон Штраубе.

— Ну а об этом юном рыцаре что вы мне можете интересного поведать?

— Сей молодой рыцарь — барон фон Штраубе. В его славном роду все младшие отпрыски с юных лет поступали на служение в орден, так повелось еще со времен Крестовых