Плавильная лодочка. Карагандинская повесть - Елена Ивановна Зейферт

воздух вокруг него, он терпит. Конфликт зреет в подсознании, растет, его лавовое озеро – огромная плавильная лодочка. Попробуй выжить в ней, щенок, не поднимай горящей головы, не смей, спрячь голову в колени, забудь немецкий язык, Фридрих, забудь русский язык, Федор, выучи чужое имя. Марийка каждый день учит его языку поволжских немцев, уж больно забавен для нее его украинский немецкий. Исправляет его, смеется. Фридрих уже говорит вполне сносно, как ее поволжские земляки.* * *

1941. 1766. 1942. 1980.

Домна войны кипит.

Карлы очень боятся солнца.

В воздухе растет колокольня из звуков молитвы. «Jesu, geh voran…»21. Баржа чудовищно переполнена, смрад, холод, голодные, напуганные женщины пытаются успокоить голодных, напуганных детей. Мужчины, понурив головы, стальным голосом постоянно держат напев: «Jesu, geh voran…». Охранники молчат, не смеют перебить пение. Серебряные слова падают за борт, и ледяного моря становится меньше. Лиричный солист сжимается в кулак, немецкий язык тает у него во рту. Мужской голос возводит купол, доходит до языка колокола, любуется и устраняется, а песня висит в воздухе.

Во рту тепло, Бог кладет туда свои пальцы, с них капает мед. Иисус, иди вперед. Неси нас на своей ладони на родину. Сделай нас крепче, чтобы в самые тяжелые дни никогда не жаловаться на ношу.

Полуторагодовалая малышка на руках у Эльзы заходится в крике, у нее жар. Молодая мать громко рыдает. Муж ее подходит к ней, берет ребенка на руки: «Else, entehr uns nich, wein nich, sei stark, tu sing, liewer sing mit uns»22. Возле Эльзы прялка, кто-то добрый посоветовал ей взять ее с собой – вдруг в чужих краях прокормит.

Все времена вцепились друг в друга. Братья Христиан Август и Люка в 1766 году обнимаются, наконец соединившись в Гларусе; отец их Каспар молится в екатериненштадтском храме. У бабушки Розы под ларем с мукой Библия; она прячет паспорт со своей немецкой фамилией Дайтхе. Вечный 1941-й: огненный таран на механизированную колонну врага, весь экипаж Николая Гастелло остается в небе. В карагандинской степи отставшие от эшелона дуют на умирающие пальцы.

Где-то под чужой землей спят цверги, их дыхание еле слышно. Домна войны кипит. Карлы очень боятся солнца. Марийка не выше их ростом. Они звуки из детства. Бабушкин голос – теперь такая же реальность, как бороды гномов. Гларус – смеющееся селение. Караганда пахнет смертью. Марийка уже понимает, что Караганда любит ее, но ответить любовью девочка еще не умеет. Слишком многое нужно принять в этом странноприимном месте, чтобы полюбить его.

Марийке в школе иногда дают старую газету, одну на весь класс, и можно писать карандашом между строчек. Но это бывает редко. Дома девочка учится писать на запотевших стеклах. Бумаги и чернил нет. В домиках из дерна, в которых живут немцы, оконных стекол нет. И даже нет окон. В доме Лидии целых два окна. Весной и осенью на них, запотевших, можно писать. А зимой царапать по изморози.

Соседская девочка Сауле приносит в школу лепешки и курт. Голодная, Марийка хочет оставить кусочек Лидии, но, увы, и он быстро исчезает во рту.

И Савельевы – хорошие соседи. У их шестилетней Моти есть калоши. Марийка и Мотя бегут к школе: под ногами хлюпает мартовская грязь, улица насквозь промокла. Сто шагов Мотя бежит в своих калошах на босу ногу, потом разувается, отдает калоши Марийке и босиком бежит рядом. Замерзшие, грязные ножки девочек в безропотных калошах.

Пальчики Марийки немеют от холода стекла. Стираешь написанное слово и ждешь, когда стекло опять запотеет. Русские буквы горделивые и надежные. Они ставят руки в боки, над ними крыша. Девочка помнит, как выглядят немецкие буквы, они для нее милее и привычнее, но писать их сейчас нельзя.

Марийка может записать уже много русских слов. Она чертит пальчиком: карагандинка. Но стирает это слово. Оно глупая игрушка, шелуха. Девочка слышала его от Мотиной мамы: странное слово режет слух и язык. Марийке кажется, что оно не стирается со стекла. Кто-то невидимый пишет его на другой стороне стекла. Девочка злится, долго трет пальчиками скользкую, упрямую поверхность. Она ощупывает себя руками, озирается по сторонам. Нет, она не в Гларусе, она в Караганде.

Муж Эльзы поет, Иисус держит руку на его горячем лбу. Охранник требует опустить ребенка в воду. Эльза упорствует – нет, нет, ни за что! – и мертвой хваткой держит в руках умершую девочку.

* * *

2013. 1766.

Люка, как и другие, – беглец.

Человек с капельками пота на лбу.

Девочка Марийка – семечко. Его обронили в землю двести пятьдесят лет назад, во времена Екатерины, но проросло оно недавно.

Предкам Марийки было нелегко. С эмигрантами не церемонятся. На них кричат, их толкают. Их притесняют уже на германской земле. Спина эмигранта покрыта струпьями косых взглядов. Для переселения не создано нормальных условий. Ничего не организовано. Люди нередко