"Загадка" Смерша - Николай Лузан

По органам госбезопасности и армии еще продолжала катиться волна репрессий. Маниакальная подозрительность Сталина и его «верного наркома» Ежова обернулась катастрофическими последствиями для кадрового состава. Безжалостной чистке подверглись не только центральный и республиканские аппараты НКВД, но также краевые и областные управления, районные и городские подразделения. В результате Большого террора к концу 1938 года все 18 комиссаров государственной безопасности были либо уничтожены, либо посажены в тюрьмы. И только Слуцкий избежал их участи. Он скончался при невыясненных обстоятельствах в кабинете заместителя наркома Фриновского. К концу чистки органов из 122 высших офицеров центрального аппарата НКВД на своих местах остались лишь двадцать.

Ежов не покладая рук продолжал «работать» и в июле 1938 года вместе с подручными Леплевским и Фриновским раскрыл еще один «грандиозный заговор» — в Красной армии. Герои гражданской войны, видные военачальники Тухачевский, Егоров, Уборевич, Якир и другие, как «установило» следствие, «вступив в сговор с Троцким и нацистской Германией, готовили военно-фашистский переворот». Вслед за ними были уничтожены 75 из 80 членов Реввоенсовета и несколько десятков тысяч командиров рангом ниже.

В ноябре 1938 года, подводя итоги «чистки» в Красной армии, Военный совет при наркоме обороны СССР констатировал:

«Из Красной Армии «вычистили» 40 тысяч человек, то есть было уволено, а также репрессировано около 45 % командного состава и политработников Рабоче-Крестьянской Красной Армии».

Среди репрессированных были друзья и сослуживцы Королева. Поэтому, войдя в кабинет Бочкова, он уже смирился с тем, что на него наденут наручники. Результат беседы с руководителем военных контрразведчиков страны стал для Николая полной неожиданностью. Бочков предложил ему перейти на службу в органы госбезопасности. Не успел Королев прийти в себя, как в свои неполные тридцать два был назначен начальником особого отдела НКВД армии особого назначения Киевского военного округа, а спустя десять месяцев возглавил контрразведку авиационной армии Ленинградского военного округа. Природный ум и оперативная хватка быстро поднимали его по карьерной лестнице. В марте 1940 года Королев уже руководил особым отделом НКВД Одесского военного округа.

Мастер тонкой комбинации, он за сухими, жесткими строчками докладной Иванова и показаниями самого Бутырина увидел не только незаурядную личность будущего разведчика, но и многообещающую перспективу — через него начать оперативную игру с гитлеровской спецслужбой. В голове Королева стала вырисовываться схема будущей операции. Ее успех всецело зависел от надежности Бутырина. Ответ на этот вопрос надо было искать не только в его настоящем, но и в прошлом. Этим занялись подчиненные Королева. В то же день по его указанию в десятки адресов разлетелись шифровки-молнии. Самого Бутырина доставили в особый отдел фронта.

Прошла неделя, и на стол Королеву легли материалы архивных дел на родителей Виктора. Они обвинялись в шпионаже. Основанием для оперативной разработки отца — Якова Бутырина послужили его контакты с немецким специалистом Кемпке. С марта 1938 года Кемпке проверялся ленинградским управлением НКВД по подозрению в шпионаже в пользу Германии. Обвинительную версию против Якова усиливало его пребывание в Берлине в 1916 году. Следователя из команды Ежова мало интересовало то, что член боевого крыла партии большевиков оказался там не по своей воле, а скрывался от царской полиции. Из этого он сделал прямо противоположный вывод: «в Берлине Яков Бутырин был завербован германской разведкой и в дальнейшем, ловко прикрываясь партийным прошлым, вел подрывную работу против советской власти».

Вещественных доказательств «шпионской деятельности» старшего Бутырина в материалах дела Королев не обнаружил. Сам Яков категорически отрицал всякую причастность к германской разведке. Следователь давил на него косвенными «уликами» — показаниями сослуживцев о «тайных встречах с Кемпке, проходивших в музеях Ленинграда». Но не только это не оставляло Якову шансов уйти от смертного приговора. Против него обернулись критические выступления на партийных собраниях. Следователем они трактовались не иначе, как «замаскированные попытки врага опорочить советский строй и породить неверие среди коммунистов в линию Сталина — Ленина на индустриализацию страны».

Королев закрыл последнюю страницу постановления о заведении дела на «агента немецкой разведки» Я. Бутырина. Дальше все было знакомо. Четвертушка листа с выцветшей от времени печатью — ордер на арест, протоколы обысков в служебном кабинете и на квартире, протоколы допросов самого Якова и свидетелей. Заканчивалось дело серым бумажным клочком с неразборчивой подписью коменданта тюрьмы. Приговор особого совещания в отношении «немецко-фашистского агента» Я. Бутырина он привел в исполнение в ту же ночь.

Тяжело вздохнув, Королев бросил печальный взгляд на подчиненного — капитана Скворцова, тот терпеливо ждал его решения и снова вернулся к постановлению на Якова, к той его части, где содержались данные о его контактах с Кемпке. Пока еще смутная, до конца не оформившаяся мысль рождалась в голове Королева, и на поля постановления легла новая пометка: «Я. Б. — К. — В. Б. — К. Г.!! Интересный вариант?».

Сергей Скворцов продолжал внимательно наблюдать за Королевым. Его открытое лицо с застывшей в уголках глаз лукавинкой то темнело, то светлело, и потому Скворцов не спешил с вопросами. Выпускнику подольского военного училища, за полтора года выросшему до командира стрелковой роты и в начале 1940-го направленному в органы, интуиция подсказывала: первоначально казавшаяся простой работа по германскому агенту Попову — Бутырину на самом деле таковой не являлась. Подтверждением тому служила та скрупулезность, с которой Королев изучал каждый документ. Его не смущало даже то, что родители Бутырина проходили по самой тяжелой статье — «Измена Родине».

Начав читать следующее дело — на мать Виктора, Королев остановился на середине постановления и задумался. Прошла минута, другая. Скворцов продолжал внимательно наблюдать за ним, пытаясь угадать по лицу ход его мыслей, чтобы не «поплыть» на вопросах. Несмотря на короткий срок службы в органах, Сергей быстро ухватил ее тонкости. Шестимесячная учеба на Высших курсах НКВД, а еще больше общение с опытными операми приучили его до поры до времени не высовываться, особенно, в тонких делах, где имелись подводные камни. В материалах на Бутыриных их было предостаточно.

Их видел и Королев, но, прежде чем принять окончательное решение, счел нужным сверить свои мысли и поинтересовался мнением Скворцова. Тот не спешил с окончательными выводами и был осторожен в оценках. Отметив, что обвинения на родителей Бутырина строились на косвенных доказательствах, Сергей сделал акцент на связи отца Виктора с Кемпке. Это, по его мнению, представляло наибольший интерес в плане возможного использования Попова — Бутырина в оперативной игре с Гофмайером. Кемпке был не рядовым исполнителем в спецслужбах Германии, а значит, мог поднять Виктора в глазах фашистов. Королев оживился. Этот придало уверенности Скворцову. Он уже не рассматривал Бутырина как явного врага, каким его представлял Иванов в своей докладной записке, и искал в нем, то, что сделало бы из двойного агента ценного зафронтового разведчика.